Что такое модернизация в истории: Модернизации историческая теория | Понятия и категории

Модернизации историческая теория | Понятия и категории

МОДЕРНИЗАЦИИ ИСТОРИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ — историософская парадигма, объясняющая макропроцесс перехода и транс-формации традиционного, аграрного общества в индустриальное, приводящий к появлению современного государства, сложно организованного, интегрированного общества и системы расширенного производства. Ключевое содержание теории связано с понятием «модернизация».

Модернизация (modernization; от modern — современный) — исторически длительный процесс развития инноваций в политике, экономике и культуре, приводящий к социальной эволюции общества, росту его структурной и функциональной дифференциации в направлении становления современного общества. Процесс модернизации является стадиальным, многофакторным, исторически инвариантным и обратимым; он обладает региональной и цивилизационной спецификой и протекает с различной скоростью и интенсивностью в разных общественных подсистемах и на разных этапах развития. Существенным параметром процесса модернизации является «тип модерности» общества.

Под ним понимается социокультурный, региональный, цивилизационный контекст модернизации; совокупность характерных признаков общества и культуры, а также исторических условий, влияющих на общие предпосылки, потенциал, исторический рисунок и перспективы модернизации в конкретном социоисторическом организме.

Под модернизацией понимают более широкие процессы, чем генезис капитализма или переход к нему, рассуждая в плане философии истории культуры, цивилизации и т.п. Связь теории модернизации с представлениями о переходной эпохе между средневековьем и новым временем привела к постановке вопроса о синтезе традиций и инноваций в модерном обществе. Оперируя термином «модернизация», многие современные авторы интерпретируют его не как революционный прорыв, а как продолжающееся линейное изменение, движение к определенной цели и очертанию целей в контексте реформаторской деятельности, проводимой в условиях международной взаимозависимости и соперничества.

Современные концепции модернизации исходят из представлений о нелинейном, плюралистическом характере этого исторического процесса. В основе этих представлений лежит концепция двух генеральных типов модернизации: 1) Органичная (эндогенная) модернизация — результат эволюционного развития общества, сбалансированного изменения всех сфер общественного сознания и бытия. Для обществ «органичной модернизации» характерны выгодное природно-географическое положение (наличие эксклюзивных ресурсов, близость морских коммуникаций и т. д.), сравнительно высокая степень экономической и политической эмансипации населения, урбанизм, раннее развитие товарного производства и обмена. Относительная нестойкость традиционализма, социальная мобильность и наличие горизонтальных общественных структур формируют предпосылки политического диалога власти и общества. Благоприятные факторы способствуют быстрому развитию и сокращению социальных издержек модернизации. 2) Неорганичная (экзогенная, догоняющая) модернизация — как правило, связана с модернизациоными реформами правящей элиты, стремящейся преодолеть военно-техническое, экономическое, цивилизационное отставание от динамично развивающихся стран «первого эшелона» модернизации.

Неорганичная модернизация развивается под воздействием внешних вызовов, подразумевает ускоренное приоритетное развитие военно-промышленной сферы и носит несбалансированный характер, чревата обострением конфликта между традицией и привнесенными элементами. Такая модернизация связана с большими социальными потрясениями, внутренним насилием, разрушением традиционного субстрата с далеко идущими негативными последствиями (6).

Стадиальный характер теории модернизации проявился в комплексе представлений о «первичной» и «вторичной» модернизации. Под первичной модернизацией (1500-1800 гг. для Западной Европы) понимают процессы, происходящие в обществе до периода промышленной революции и индустриализации. В этот период происходит трансформация, размывание традиционной социальной структуры, производственных отношений, систем мировоззрения. Появляются и распространяются новые «модерные» формы менталитета, модели поведения, распространяется рационализация духовной и интеллектуальной сферы. На кульминации этой фазы появляются устойчивые тенденции капиталистического развития, возрастает степень политического участия населения.

«Вторичная» модернизация (1800-1950 гг. для Западной Европы) сопровождает процесс становления индустриального общества. В ходе нее общественные отношения усложняются и дифференцируются под мощным воздействием техногенных факторов, разворачиваются процессы урбанизации и демографического перехода. Формируется средний класс, происходит демократизация политической сферы. На кульминации этой фазы развития западный мир начинает проявлять признаки формирования постиндустриального общества, в то время как сообщества периферии и полупериферии (см.: Мир-системный подход) вынуждены решать исторические задачи «прорыва традиционности», преодоления отсталости, зависимости и догоняющего развития (последние аспекты по-разному освещались в первом и втором поколениях теорий модернизации, см. ниже). В ряде исследований поставлен вопрос о выделении специфической эпохи «премодерна» (1250-1450 гг. для Западной Европы), в ходе которой проявляются признаки нестабильности традиционного дискурса, локального развития модерных практик, секулярные тенденции, интенсификация обменов, становление регулярного государства и т. д. Вхождение сообществ и цивилизаций в эти фазы развития носит несинхронный характер. Отмечается также, что процессы модернизации обратимы, могут сломаться от военного поражения, экономического и демографического кризиса, общественного раскола, противоречий между модернизационной парадигмой и национальным менталитетом и т. д.

Появившаяся во второй половине XX в. теория модернизации была связана с формирующимися доктринами индустриализма, традиционализма, транзитного общества и переходной эпохи. В ее основе лежит представление о трансформации традиционного общества в индустриальное. Интерпретация Т. Парсонсом взглядов М. Вебера в духе универсальности капитализма западного образца, необходимости принятия его самого и его социокультурных производных всеми стра-нами мира придала теории определенный европоцентристский акцент. Теория модернизации не представляла единого фронта исследований, и мы можем говорить о нескольких серьезно отличавшихся редакциях. Существует три хронологических этапа этой группы теорий: 1) линеарные, европоцентристские теории 1950-1960-х гг.

, которые сформировали саму парадигму, 2) последующий, в 1970-1980-е гг., этап критической ревизии теории, способствовавший ее историзации и социологизации; 3) осмысление теории модернизации в контексте новой исторической науки.

Ранние версии модернизации отличал близкий марксизму дух позитивизма (близость дихотомий «традиционное — современное» и «первичные — вторичные формации»). Обоим подходам в равной степени было свойственно линеарное, стадиальное видение всемирно- исторического развития, детерминизм. Обе теории указывали путь окончательной конвергенции всех обществ в мире всеобщего блага, равенства социальных возможностей. Концепция модернизации со-единяла в единую парадигму весь комплекс представлений о транс-формации традиционного, аграрного общества в капиталистическое, индустриальное. Этот процесс рассматривался как всеобщий и, по сути, неизбежный этап для всех развивающихся стран, стремившихся преодолеть отсталость и пережитки колониальной эпохи. Модернизация воспринималась как процесс системных изменений, с кумулятивным эффектом во всех сферах общественной жизни.

Идеологема модернизации определялась установками ее разработчиков Т. Парсонса и Э. Шилза на то, что традиционализм препятствует экономическим и социальным изменениям, а демократическое устройство способствует прогрессу. Они считали возможным однолинейное, в том числе направляемое извне развитие стран «третьего мира» (4).

Особый вклад в формирование представлений об этапах и траекториях модернизации внесли исследования У. Ростоу и Р. Арона. Книга «Стадии экономического роста», была работой прорывного значения в формировании переходной парадигмы. У. Ростоу указал на существование особой промежуточной стадии между эпохами традиционности и стадией сдвига (т. н. «take-off»). Согласно пятиэтапной схеме стадий экономического роста, аграрное, сословное общество, с «доньютоновским» уровнем техники и технологий сменяется обществом «переходным» («the precondition for take-off»). В нем происходит формирование предпосылок сдвига. Оно характеризуется интенсификацией обменов, ростом капиталовооруженности производства, появлением новых типов и моделей социального поведения, особенно рационального предпринимательства.

В переходном обществе происходит рост национализма (абсолютистские тенденции), на кульминации этой фазы возникает централизованное государство. На стадии сдвига начинается промышленная революция, индустриализация. В этот период классовая структура общества окончательно сменяет сословную. Экономический рост с разной скоростью проникновения и воздействия меняет все сферы общественной жизни, меняется система общественных связей, разделение труда, резко повышается роль капитала, возникают новые отрасли и т. п.

Французский социолог Р. Арон сформулировал положение о том, что результатом модернизации вовсе не обязательно может стать появление общества и государства западного, буржуазного типа, указал на инвариантность путей к индустриализму, на разнообразие самого индустриализма. Он считал возможным сопоставлять капитализм и социализм в рамках идеального типа единого индустриального общества. Проекция идей Р. Арона на Новую историю привела к постановке вопроса о том, что и сама «модерность» в рамках типоло-гически однородной стадии развития производства может существенно различаться в региональных версиях — по степени государственного принуждения и по распространенности принудительных стратегий вообще, по развитию рынка и внеэкономической редистрибуции, по соотношению горизонтальных и вертикальных связей в обществе, по уровню приватизации, по фрагментарности самого развития и т.

д.

И. В. Побережников отметил, что в первых линеарных моделях модернизации она рассматривалась как революционный процесс, связанный с радикальными и всеобъемлющими трансформациями моделей человеческого существования и деятельности. Повсеместное давление модернизации на разных «этажах» общественного здания порождает «процессы структурно-функциональной дифференциации, индустриализации, урбанизации, коммерциализации, социальной мобилизации, секуляризации, национальной идентификации, распространения средств массовой информации, грамотности и образования, становления современных политических институтов, рост политического участия» (5).

К 1960-м гг. различные аналитические течения и теоретические традиции, описывающие модернизацию, объединились в единую междисциплинарную компаративную перспективу. Общее понимание модернизации (У. Ростоу, С. Леви, Т. Парсонс, Ш. Айзенштадт, Н. Смелзер, Р. Бендикс, Д. Эптер, С. Блэк и др.) сводилось к попыткам общества и государства дать ответы на вызовы эпохи путем инноваций и реформ. При этом авторы первых концепций по-разному определяли ведущие факторы. Ими могли быть факторы экономические, технологические, социально-политические. По-разному оценивался масштаб процесса. Системный характер модернизации выражается в том, что инновации, привнесенные ей, встраиваются в социальную систему, вызывают цепочку трансформаций и взаимных адаптаций старых и новых общественных институтов. Эти изменения происходят революционно быстро, хотя скорость их протекания в разных сферах и сегментах общества неодинакова. В более поздних версиях теории обращалось особое внимание на то, что реакция традиционного общества на новые идеи, технологии и институты может быть парадоксальной и неадекватной. Но линеарные трактовки модернизации в духе У. Ростоу, А. Органского, М. Леви, Д. Лернера, Н. Смелзера, С. Блэка сходились на эндогенном, глобальном, осевом характере этого процесса. С. Блэк предложил общую схему протекания изменений. Модернизация в интеллектуальной жизни приводит к научной революции; а в политической — к централизации и укреплению прямой связи государства и общества. Технологические инновации ведут к резкому ускорению промышленного роста, к развитию специализации и обменов. В социальной сфере изменения приводят к урбанизации, к развитию средних слоев населения, к эмансипации, росту грамотности, демографическим изменениям и т. д. К заслугам Блэка следует отнести актуальную идентификацию четырех фаз модернизации: 1) «вызов модернизации»; 2) консолидация модернизаторской элиты; 3) экономическая и социальная трансформация; 4) интеграция общества (1).

Однолинейное понимание модернизации вызвало мощную тенденцию к европоцентризму, в рамках которого историческое развитие модернизации в Западной Европе и Америке в XVI-XX вв. приобрело характер всемирно-исторического образца. Обязательными элементами считались: развитие частнособственнических отношений и форм производства, генезис капитализма, рыночной экономики, политическое развитие в направлении буржуазной демократии и либерализма. Вестернизация стала рассматриваться как наиболее чистая, логичная и эффективная модель этого исторического процесса. Выдвигалась идея конвергенции, преодоления отсталости и традиционализма за счет заимствования западных социальных институтов, стимулирующих развитие рациональности, экономической инициативы, индивидуализм и освобождение личности.

В 1960-1970 гг. развернулась волна острой критики линейных концепций модернизации и вестернизации, не соответствовавших реальному развитию обществ «третьего мира». Следствием этого стала серьезная ревизия модернизационной теории. На новом этапе модернизация виделась многолинейной, обратимой и, собственно, тогда начинают развиваться представления о частичной, «парциальной» модернизации как о длительном процессе перехода и трансформации. Новая версия модернизации больше подходила для описания исторических процессов, развернувшихся в раннее Новое время, как в Европе, так и за ее пределами. Частичная, фрагментированная модернизация могла проходить без индустриализации и затрагивать лишь некоторые сферы. Политика небольшой модернизаторской элиты в духе «самоусиления» приводит к «устойчивому фрагментарному развитию» общества. Как писал автор концепции, Д. Рюшемейер, «модернизированные и традиционные элементы в социальных структурах, нормах, мировоззрении — могли образовывать временные синтезные формы, которые, в силу обстоятельств, могли закрепиться как нормы и существовать в течение нескольких поколений». Ш. Айзенштадт ввел для переходных обществ понятие «посттрадиционализм», считая, что в ходе успешной модернизации традиция не разрушается, а реконструируется, является фактором развития. Он выдвинул идею множественности модерностей как результата воздействия множественных культурных программ. Следствием культуралистского и плюралистического поворота в теории стало признание конфликта составной частью модернизации (2). Как отмечал Й. Арансон, историческая динамика национальной модерности включает в себя развитие способности к самоопределению и самотрансформации в собственном культурно-историческом контексте. Сами же традиционные институты могут адаптироваться к исполнению модернистских функций. Классифицируя региональные модернизационные процессы С. Хантингтон выделял типы «надтреснутых» и «расколотых стран» — периферийных, отчужденных от сердцевинной европейской цивилизации. Он указывал, что в «надтреснутых» странах группы населения принадлежат к разным цивилизациям. «Расколотые страны» отличаются от «надтреснутых» тем, что в них преобладает одна цивилизация, но их лидеры хотят изменить цивилизационную идентичность. По мнению С. Хантингтона, Россия была расколотой страной со времен Петра Великого, что и положило начало дискуссиям о том, является ли страна частью западной цивилизации или сердцевиной особой евразийской цивилизации. Таким образом, Хантингтон отверг один из существенных тезисов первых версий теории модернизации о возможности конструктивного перенесения парадигмы развития на чуждую цивилизационную почву (3).

В 1970-1980 гг. концепция «догоняющего развития» стала вытесняться представлениями о фрагментированной парциальной модернизации и испытала серьезное воздействие теории военной революции. В описанных моделях «политика самоусиления» нередко являлась прямым следствием военного противостояния между модернизированным, экспансионистским сообществом и его соседями, в разной мере осознающими свое военно-техническое и, как следствие, цивилизационное отставание. Стремление модернизаторских элит создать адекватные угрозам военные инфраструктуры приводило их к реформам в государственной фискальной и социальной политике и к бюрократизации и перестройке самих элит (на примерах России, Османской империи, Японии, Китая и др.). Негативными последствиями такого фрагментарного развития становились резкое возрастание насилия и принуждения внутри системы, глубокий социальный раскол и своеобразный эффект «застревания» на этапах частичной модернизации. В новых установках процесс характеризовался как эволюционный, регионально специфичный, фрагментарный, обратимый и многолинейный.

Важным аспектом интерпретации региональных версий «модерности» и нового понимания предпосылок модернизации в 1980-е годы стало представление о процессах «протоиндустриализации». Функционально этот концепт обслуживает идею переходного общества. В структурном смысле в рамках «протоиндустриальной» фазы историки объясняют процесс развития и адаптации традиционных феодальных институтов к задачам Нового времени. При помощи этой модели протоиндустриализации выравниваются различия между типами органичной и неорганичной модернизации. Ряд исследователей (Н. А. Проскурякова, И. В. Побережников) указывает на высокую роль и специфику процессов «протоиндустриализации» в аграрном обществе «премодерна». В протоиндустриальном обществе экономика базируется на сельском хозяйстве, а промышленность «встроена» в аграрную экономику и тесно с ней связана. Это, однако, не препятствует достижению достаточно высокого уровня товарного производства и появлению специфического пространственного разделения труда, когда значительная часть аграрного населения втягивается в активную экономическую деятельность за пределами сельского хозяйства. Протоиндустриализация представлена различными формами промышленного производства — городское ремесло, кустарные и домашние крестьянские промыслы, разными видами мануфактур и «протофабриками». На этом этапе возможно существенное развитие торговли на местных и внешних рынках, концентрация капиталов, формирование рынка труда. P. JI. Рудольф считает необходимым вы-делить особую ступень внегородской индустриализации как характерный структурный элемент ранней модернизации.

В 1980-2000 гг. теория модернизации испытала заметное влияние методологических и теоретических принципов постмодернизма. Под мощным давлением антропологического поворота в модернизационных исследованиях усилилась компаративистика, стал проявляться интерес к микроистории. С другой стороны, теория модернизации столкнулась с макроисторической альтернативой мир-системного подхода. Она стала использоваться как компонент многофакторных моделей исторического процесса (С. А. Нефедов), в мир-системной парадигме (Д. Уилкинсон, Л. Е. Гринин, А. В. Коротаев и др.), в концепциях глобальной истории (П. Берк, X. Инальчик и др.). Тенденция к социологизации теории выразилась в признании высокой роли социальных акторов (коллективов, индивидов, элит), в интересе к субъективным мотивациям, формам адаптации, стратегиям выживания, к изучению социальных и тендерных казусов для выявления проекций модернизации на повседневность в микроформате. Современные многолинейные модели модернизации отличает отказ от жесткого детерминизма любого толка (экономического, культурного, политического, когнитивного и т. д.), акцент на комплементарный, взаимодополняющий характер взаимосвязей между различными социальными факторами и системами. К 1990-м годам наметились тенденции сближения теории с психоисторией, что, с одной стороны, свидетельствовало о ее пластичности, а с другой — о размывании фундаментальных посылок теоретического ядра.

Таким образом, в рамках расширяющейся парадигмы существует несколько слабо отделенных друг от друга понятий модернизации.

Модернизация рассматривается как инвариантные модели стадиальных исторических процессов’, как асинхронная эволюция социальных подсистем; как модернизация человеческой личности, преодоление традиционалистской ментальности и установок — в этом смысле как процесс личностной рационализации и цивилизации.

О. В. Ким

Определение понятия цитируется по изд. : Теория и методология исторической науки. Терминологический словарь. Отв. ред. А.О. Чубарьян. [М.], 2014, с. 298-307.

Литература:

1) Black С. Е. The Dynamics of Modernization: A Study in Comparative History. N. Y., 1966; 2) Eisenstadt S. N. Multiply Modernity. Daedalus. Cambridge (Mass.), 2000; 3) Huntington S. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order. N.Y.: Simon & Schuster, 1996; 4) Theories of Society, Foundation of Modern Sociological Theory / Ed. by Talkott Parsons, Edward Shils. N. Y., 1961; 5) Побережников И. В. Переход от традиционного к индустриальному обществу. М., 2006; 6) Раков В. М. «Европейское чудо» (рождение новой Европы в XVI-XVIII вв.): учеб. пособие. Пермь: Изд-во Пермского ун-та, 1999.

Модернизация в прошлом и будущем

После выхода статьи «Когда ожидать модернизации России?» я получил серию вопросов — частично в комментариях, частично в личных письмах. Многие из них показались мне очень интересными. Удивительно, но сам характер этих вопросов подтверждает гипотезу Ф. Броделя о существовании повышательных и понижательных трендов в мировой экономике. Ниже постараюсь дать ответы на те вопросы, которые показались мне наиболее интересными.

Но сначала — общий знаменатель всех вопросов. Их авторы (как и многие) думают, что мы живем в какую-то особую эпоху, которой никогда не было аналогов в истории. Но так ли это? Стоит только отказаться от восприятия нашего времени как «особенного», поискать ему аналогию в прошлом, и многие сомнения исчезнут сразу сами собой. История развивается не по кругу, но по спирали, и очень многое просто воспроизводится на новом витке.

1. «А желаемый заказчику вывод прост: можно ничего не делать вообще. Кондратьев сам вывезет» (Андрей Мятлев)

Не знаю, о каком «заказчике» говорил автор, но вывод, что в ближайшие двадцать – тридцать лет вряд ли стоит ждать крупных модернизационных прорывов, наверное, мало кому понравится. Официально у нас с 2010 г. постулируется возможность быстрого инноционного развития, хотя моя статья о том, что минувшие восемь лет доказали: ожидать больших прорывов здесь не стоит. Обратите внимание: о необходимости модернизации экономики и «слезании с нефтяной иглы» у нас говорят как минимум с июньского пленума ЦК 1983 года, но как-то пока не очень получается. Но ведь аналогичные проблемы есть и в других странах! Обещания М. Тэтчер вернуть Британии технологическое лидерство тоже оказалось неудачным. Обещания Дж. Буша и Б. Обамы сделать США вновь технологическим лидером и лидером производства тоже как-то не удались. Не удались и проекты Ж. Ширака и Н. Саркози сделать Францию центром современного производства. Японские политики тоже жалуются, что после экономического кризиса 1990 г. страна балансирует в районе «нулевого роста» — 1–2% вверх и вниз от нулевой отметки. Не сопоставимо с темпами роста японской экономики в 1960-х и 1970-х годах.

Удивительно, но масштабные технологические проекты не получаются не только у России. Хороший пример: сверхзвуковая гражданская авиация. СССР к середине 1980-х годов отказался от пассажирского самолета Ту-144. Но и его главный конкурент в этой сфере Франция отказалась в 2003 г. от «Конкорда». Не удались и американские проекты «Boeing 2707», «Boeing Sonic Cruiser», «Lockheed L-2000». Реализация проекта «Aerion AS2» отложена на туманный 2023 г. Тоже самое мы видим и в космической сфере: американцы свернули полеты «Шаттлов» в 2011 г., в России нынешней осенью обсуждаются перспективы продолжения полетов «Союзов» (разработанных, кстати, в 1960-х годах!). Масштабная космическая программа Дж. Буша-младшего, озвученная в 2004 году, была тихо свернута Б. Обамой в 2010-м: не удалось создать ни лунные, ни марсианские корабли. Проекты России и ЕС по запуску зондов для изучения Марса и Луны также или заморожены, или откладываются на неопределенный срок. Но в предыдущем повышательном тренде до середины 1970-х годов почему-то большинство проектов реализовывалось быстро и в срок!

Если у одной страны не получается модернизация, можно сказать, что виноваты ее правительство и элита. А если рывок не получается у всех на протяжении 40 лет — наверное, это повод задуматься. Не просто о том, «почему не получается», но и о том, почему в одни исторические эпохи получается быстро, а в другие нет.

2. «Модернизация денег стоит! О какой модернизации может идти речь, если 3 триллиона долларов покинули страну, а что остается на ее территории расходуется на вооружения и прочие вещи, не имеющие отношения к промышленному и сельскохозяйственному производству? На какие шиши модернизироваться при таких приоритетах?» (Григорий Радковский)

Замечательный вопрос! Прочитав его, я сразу вспомнил песенку: «Безумный, безумный, девятнадцатый век!» Ведь именно этот вопрос в точности передает мышление XIX века.

Напомню, что именно в этом столетии правительства постоянно боролись со своими министрами финансов по трем вопросам: 1) где взять денег на индустриализацию; 2) военная промышленность и вооружение армий отнимают слишком много ресурсов для модернизации; 3) как ограничить отток финансов в рамках Парижской финансовой системы с ее золотым стандартом. И лейтмотивом министров финансов были жалобы в духе: «Хорошо Англии — у нее из-за колоний ресурсы не ограничены, можно тратить на все». Сами англичане так не думали. Перед правительством Великобритании даже в «золотую» викторианскую эпоху стояла неразрешимая дилемма: как совместить расходы на армию, флот и экономику. В итоге после Крымской войны решили отказаться от наличия крупной сухопутной армии в пользу военно-морского флота.

А вот XX век сразу решил неразрешимые уравнение за счёт трех компонентов. Во-первых, появились мобилизационные механизмы, которые удешевили оплату труда. Во-вторых, было ограничено свободное движение капитала (причем не только в СССР, но и в мире). В-третьих, военно-промышленный комплекс (ВПК) стал рассматриваться не как помеха, а как опора модернизации. Ведь большинство современных технических достижений — от «Боингов» до мобильных телефонов и айпадов появились сначала как продукция для вооруженных сил, а затем пришли в гражданские отрасли. «Оружие тянет прогресс» — это был лейтмотив времени. Просто изменилось мышление: то, что в системе координат XIX в. казалось невозможным, вдруг стало простым и решаемым.

И вот в 1970-х годах что-то снова изменилось. Правительства большинства развитых стран снова, как в XIX веке, стали биться над неразрешимым вопросом: как совместить расходы на ВПК и расходы на модернизацию? Они словно забыли, как это происходило в мире до 1973 года, и вернулись на сто — сто пятьдесят лет назад. Такое возвращение лучше всего иллюстрирует цикличность экономического развития. Поэтому весьма вероятно, что через четверть века наши потомки вспомнят рецепт ХХ в, и снова будут удивляться: «Как это наши деды не могли решить такую простую проблему?»

3. «А зачем нам модернизация? У нас и так рекордный рост зарплат, минимальная инфляция и рекордный экспорт зерна!» (Александр Соловьев).

То, что Вы описали — это и есть краткая, но точная, квинтэссенция мышления понижательных трендов. Вспомните суть меркантилизма 1650–1733 гг. — зачем что-то менять, если к страны положительный торговый баланс? Какая разница, что страна вывозит: главное, вывозит и привлекает в казну золото. И разве не преобладал тот же стереотип в понижательном тренде XIX в. с его идеологией, что контроль над источниками сырья (хлопок и золото) и над биржевой торговлей важнее даже самой эффективной национальной промышленной политики? Ведь именно на этом Великобритания и потеряла мировое промышленное первенство в 1870-х годах! «Зачем нам обилие рискованных новых технологией, если в наших руках сырье и морская торговля? А эффективность тех технологий еще надо доказать» — рассуждали британские министры. Посмотрите, как интересно вернулось мышление позапрошлого века!

4. «Если бы Россия на деньги от нефти покупала бы станки, технологии, оборудование, строила дороги, то эта страна давно бы была с самым высоким уровнем жизни» (Владимир Овчинников)

Интересно, что в 1980-х годах настроения в обществе были прямо противоположными. Правительство Н.И. Рыжкова (1985–1990) ругали за приобретение новых станков и оборудования в ущерб потребительскому рынку. Прекрасно помню разговоры тех лет: «Зачем нам этот космос? Вы нам хорошие штаны привезите!» «Хватит про атомные станции — дайте нам колготки!» Не даром Перестройку называли бунтом «рассерженного обывателя». Как видим, в разное время господствуют разные представления о прогрессе и уровне жизни.

Наверное, в одну эпоху прогресс равен товарному изобилию, в другую — производству ради будущего. И эти эпохи чередуются, что важно.

5. «Социально-олигархический (по сути: Компрадорско-Олигархический) строй в России с либерально-убийственной моделью в экономике, который и порождает в РФ коррупцию, стагнацию, барышничество, торговлю углеводородами и т.д.» (Святослав Иванов)

Но ведь это точное описание жалоб XIX века! Напомню, что тогда в мире преобладала Парижская финансовая система, установленная международными соглашениями 1867 года. В основу мировой расчетной системы был положен принцип монометаллизма в форме золотомонетного стандарта. Соответственно каждая валюта должна была получить золотое содержание, что позволяло устанавливать ее золотой паритет. Если государство не имело золотого обеспечения национальной валюты, его финансовые операции осуществлялись на мировом рынке через ту валюту, к курсу которой «привязывалась» его финансовая система. Соответственно, все государства находились в неравноправным положении. Выигрывали те, кто контролировал мировую торговлю, то есть поставки товаров. К ним утекало золото из других даже промышленно развитых государств.

У нас часто забывают, что одной из причин создания Антанты была зависимость России от внешних займов. А причиной этой зависти мости стало введение в 1897 г. системы золотого обеспечения рубля. Эта реформа, проведенная по инициативе министра финансов С. Ю. Витте, создала потребность в постоянном притоке капитала для поддержания курса национальной валюты. Из России, напротив, происходила постоянная утечка золотых денег (ввиду их высокой стоимости) и капитала. Поддержание курса золотого рубля требовало, таким образом, постоянного притока внешних займов.

Так что, жалобы на компрадорскую олигархию типичны для понижательных трендов, где международная торговля преобладает над национальным производствам. И Святослав Иванов прав: нужна смена модели. То есть— крах глобализации в ее нынешнем качестве и возвращение к миру национально-ориентированных экономик. .. Что и происходит с наступлением повышательных волн.

6. «Вы говорите, что в XIX веке кризис был перманентным состоянием… А в чем это проявлялась?» (Получено по почте)

Вот только краткий список кризисов «понижательной волны» XIX века. Кризисы перепроизводства 1825-го, 1837-го, 1847-го, банковский кризис 1855 года… Мировые финансовые кризисы, влекущий за собой кризисы перепроизводства 1857-го, 1863-1864-го, долгая депрессия 1873–1896 гг. Кризис в самом деле был перманентным состоянием, хотя производство каким-то образом росло. При этом правительства настойчиво стремились сохранить высокий курс национальных валют, считавшийся самоцелью, несмотря на социальные волнения. Почему я и говорил, что в нашей логике это была какая-то «стагфляция наборот».

Сравним для интереса с нынешним понижательном циклом. Нефтяные шоки 1973–74 гг. и 1980 года, Всемирный кризис задолженности 1979–1982 годов, финансовый кризис 1987 года, кризис 1990–1992 годов, азиатский кризис 1997–1998 годов, кризис 2000–2001 гг, мировой финансовый кризис 2008–2009 гг. , вторая волна кризиса 2010– 2011 годов… Было бы вульгарно говорить о полном «повторении истории», но параллели несомненно налицо. Финансовые кризисы, начинавшиеся с биржевых потрясений, снова, как и в 1850-х годах, быстро охватывают финансовые рынкии ведут к трудностям для производства. Кризис снова выступает перманентным состоянием мировой экономики. Видимо, дело не в кризисе, а в некой понижательной системе, которую трудно понять, находясь внутри системы повышательной.

7. «А чтобы все это случилось (экономическое развитие России и технологический рывок) нужна кардинальная смена политического и социально-экономического курса в РФ (как в 1917 году) и мобилизационно-социалистическая плановая модель — курс экономического развития» (Святослав Иванов)

Комментарий Святослава Иванова подвиг меня к интересной мысли. Люди каждой волны (хоть повышательной, хоть понижательной) воспринимают прошлую волну как своего рода «утерянный рай». Вы правы: мы с изумлением и во многом с восхищением смотрим на советские достижения 1930-х – 1950-х годов. Американцы, кстати, тоже тоскуют о «золотом веке Америки» 1950-х — тут мы похожи. Но ведь люди 1910-х и 1920-х годов, повышательной волны, тосковали по «золотому XIX веку» с его стабильностью и культом частной жизни. (Вспомните «Старый мир» С. Цвейга и «Поэму без героя» А. Ахматовой). А романтики XIX в. тосковали по повышательной волне 1733–1817 гг., видя ее как время героев, а себя как лишних людей… Не исключаю, что наши потомки году так в 2060-м, живя в условиях плана, мобилизации, безудержного рывка и больших войн, будут c ахматовским романтизмом тосковать по нашему миру начала XXI века. И опять-таки задавать тот же вопрос, что и Вы: «Почему это получалось тогда у них, но не получается у нас?»

8. «Далее увлеченное натягивание совы на глобус, когда изобретение паровой машины (1705–Томас Ньюкомен) относится к циклу, который начался в 1733-м (при том, что универсальный двигатель Ватта —это только 1782-й), применение телеграфа к циклу, начатому в 1896 (хотя уже в 1858 был проложен первый трансатлантический кабель) и так далее» (Фарид Ахмеджанов)

А разве кто-то говорит, что в понижательных трендах нет технического прогресса? Конечно, есть. Другое дело — скорость появления и внедрения инноваций. Каждый тренд обычно реализует и расширяет те достижения, которые были заложены в предыдущем. Вы верно привели пример с Т. Ньюкоменом. Только обратите внимание, насколько востребованным было его изобретение в начале XVIII в. и когда оно оказалось востребованным. Телеграф — сопоставьте время от изобретения электрического телеграфа (1774 / 1798 гг.) до прокладки трансатлантического кабеля (1858 гг.) с той скоростью, как внедрялись инновации в первой половине ХХ века. В одну эпоху инновации внедряются быстро, в другую медленно. Относительно этой цикличности отсылаю Вас к работам американских исследователей Джонатана Хюбнера и Ли Смолина — как раз про «сов» и «глобусы», раз Вам так уж они нравятся.

Более того: на границах циклов часто происходит смена научной картины познания. В конце XIX века, как раз на излете «понижательной волны», в Европе распространилась философия «окончания науки». Хрестоматийные примеры. Профессор Брюнетьер в 1885 г. говорил о «Крахе науки». Профессор Липпман заявил одному из своих учеников, что физика закончена, упорядочена, дополнена и сдана в архив, и что лучше его учениками заняться другой наукой. Профессор Симон Ньюкомб дал математическое обоснование невозможности полета тел тяжелее воздуха. Химик Марселен Вертело писал: «Во Вселенной больше не осталось тайн». Даже Х. фон Мольтке указывал, что «паровая машина и газовая лампа остаются величайшими изобретениями за всю историю человечества». Прорыв к инновационному развитию физики и химии произойдет в аккурат на рубеже 1890-х и 1900-х годов, наступлением повышательному цикла.

Аналогоично и на рубеже 1960-х — 1970-х годов, с наступлением новой понижательной волны, начинается масштабная дискуссия о критериях «истины» в физике и ее способности реально описывать мир. В моду входит научный скептицизм — вплоть до радикализма П. Фейрабенда. Как видите, перспективы научного познания мира в разных волнах оцениваются по-разному.

9. «И все для чего? Чтобы обосновать, что России нет нужды совершенствовать госуправление, слезать с нефтяной иглы, совершать технологический рывок, ведь через 20 лет возможно начнется новый цикл, в котором потребуется совсем другое — мобилизация, имперская идея, да крепкая армия» (Фарид Ахмеджанов)

А разве это исключенный вариант? Еще в XVIII в. английский философ Д. Юм вывел парадокс: находясь внутри системы, невозможно представить себе условий, при которых она завершит свое существование. Современники событий часто не предвидели предстоящих потрясений, возникающих для них словно из ниоткуда: предпосылки для перемен их потомки видели уже «задним числом». Король Пруссии Фридрих Великий размышлял в 1764 г. о невозможности новых больших войн — за четверть века до Великой Французской революции. Министр иностранных дел Великобритании лорд Генри Пальмерстон называл Пруссию «готической руиной» всего за тридцать лет до прихода к власти Отто фон Бисмарка. Аналогично германский фельдмаршал Эрих Людендорф размышлял о неизбежности в будущем перманентных «тотальных войн» за двадцать лет до появления ядерного оружия…

То, о чем Вы пишите, это приметная черта всех циклов (и повышательных, и понижательных): невозможность переставить себе, что однажды набор правил игры может поменяться, а привычный мир стать прошлым и достоянием учебников истории.

9. «Россия остается страной с отсталой, сырьевой экономикой, и ей ничего не светит…» (Получено по почте)

На самом деле это преувеличение. Россия — не только страна с сырьевой экономикой. Это еще и страна с монополией на пилотируемые космические полеты и лидер вывода спутников на орбиту. Россия обладает единственным в мире ВПК, альтернативным американскому. Россия — третья страна в области атомной энергетики после Франции и Японии. Как я уже упоминал, в современном мире есть только две страны, покрывающие весь спектр фундаментальных наук: Россия и США. Попытки Франции создать подобный третий спектр в 1970-х годах закончились неудачей. «Гиганты Востока» тоже пока не создали своих фундаментальных научных школ, они ведут только прикладные научные исследования, копируют американские или российские технологии. Китайский «рывок в космос» 2003 года был бы невозможен без российско-китайского межправительственного протокола 1996 года, который открыл Поднебесной доступ к российским ракетно-космическим технологиям. Почему, говоря о российской экономике, мы стесняемся вспоминать об этом?

Другое дело, что модернизация пока не получается ни у России, ни у других стран, что само по себе нотабене. А тех стран, у кого она получается, то проводится не с опорой на национальные промышленные комплексы, а скорее, на производство иностранных или лицензионных товаров. В этом ее отличие от модернизации повышательных трендов.

10. «Ничего не меняется. Только сетевых магазинов стало больше, а зарплата в 2 раза меньше» (Сергей Тухтинов)

Самое интересное — напоследок. У нас принято во всем винить «олигархов» и правительство, но давайте будем честны сами с собой. «Слезание с нефтяной иглы» и модернизация, о которых у нас не говорит только ленивый, предполагает некую форму мобилизации. Однако мобилизация — это снижение стандарта потребления, снижение оплаты труда и урезание личных свобод (прежде всего — за счет сокращения свободного времени). Готовы ли мы к «новым 1930-м» или хотя бы к «новым 1950-м»? Другого пути отказа от сырьевой экономики у нас нет: у России нет ни дешевой рабочей силы (как в Восточной Азии), ни контроля над мировыми финансовыми потоками (как у стран ЕС и США).

Некоторые эксперты надеются на «креативный класс» как на потенциальный источник модернизации. Однако при этом забывают, что в российских крупных городах именно средний класс ведет «антимобилизационный» образ жизни. Работа часто совмещается с пребыванием дома или в кафе, высокий стандарт потребления (от свободного общения в интернете до путешествий в экзотические страны) рассматривается как естественный образ жизни. Наш средний класс считает нормальным работать, сидя в кафе и параллельно общаясь в социальных сетях. Для человека эпохи 1930-х это было немыслимой роскошью. Готов ли российский средний класс ужать уровень потребления для мобилизации — большой вопрос, и большая проблема…

И это не только черта России. Приведу интересный пример. Профессор А. Королев в статье «Демографическая неопределенность внешней политики современного Китая» пишет: «Средний класс представлен более образованными, самодостаточными и знакомыми с внешним миром гражданами, которые озабочены собственным благосостоянием. Они склонны проявлять относительно либеральные взгляды на мир и выступать против дорогостоящих внешнеполитических авантюр. В то же время представители среднего класса – это наиболее активная категория граждан, к которой власти, как в демократических, так и в авторитарных режимах, вынуждены прислушиваться, чтобы не подорвать свою легитимность».

А теперь давайте вспомним, что в первой половине ХХ в. именно средний класс (те самые «бюргеры») считался главным носителем даже не патриотизма, а шовинизма, и главным сторонником тех самых «внешнеполитических авантюр». И расизм считался показателем не низкой, а высокой культуры (кто из немецких философов не был расистом?) И в социологии преобладал подход, что чем более массовый характер носит режим, тем более он агрессивен, Видимо, в каждую эпоху — свой средний класс. Просто в эпохи преобладания мировой торговли и национального производства средний класс будет различен.

Спасибо за дискуссию!

Изд-во «Манускрипт», 2014.

236 с.

УДК 316.422(571)“19” ББК 60.59(253) ISBN 978-5-93240-255-9 Издание утверждено к печати Ученым советом Института истории СО РАН Сборник подготовлен при финансовой поддержке программы Президиума РАН, проект № 33.2.3 «Социальные аспекты модернизации Сибири в XX столетии». © Институт истории СО РАН, 2014 © Коллектив авторов, 2014

Модернизация Сибири в человеческом измерении: опыт XX столетия: сб. науч. трудов. Новосибирск: Изд-во «Манускрипт», 2014. 236 с. В статьях сборника на основе широкого круга источников освещены основные направления модернизации основ жизнедеятельности населения Сибири, в частности, показаны изменения в социальной и демографической структуре, трудовых отношениях, сфере быта и культуры. Ряд статей посвящен разработке комплексных программ модернизации отдельных сфер и регионов: сельского хозяйства, Арктики, районов нового промышленного освоения. При исследовании избранных тем авторами сборника использованы как опубликованные документы и материалы, так и архивные неопубликованные источники. Сборник статей представляет интерес для исследователей социально-экономических, демографических и социокультурных процессов, протекавших в Сибири, для преподавателей и студентов, для всех, кто интересуется историей Сибири и России. Редакционная коллегия: чл.-кор. РАН В.А. Ламин (отв. ред.), д-р ист. наук В.И. Исаев, канд. ист. наук А.А. Долголюк, канд. ист. наук Н.А. Куперштох, канд. ист. наук А.И. Тимошенко Рецензенты: д-р ист. наук В.А. Исупов, д-р ист. наук И.М. Савицкий, д-р филос. наук. В.С. Шмаков

Публикации | EUSP.org

Препринты

Препринт М-89/22 Дмитрий Травин «Испания: история провала (Россия Нового времени: выбор варианта модернизации. Доклад 3)» (PDF)

Препринт М-88/21 Михаил Демьяненко ««В погоне за мирной славой»: статусноориентированное поведение и реформы Екатерины II» (PDF)

Препринт М-87/21 Дмитрий Ланко «Модернизация в окружении. Часть IV: эпоха Кекконена» (PDF)

Препринт М-86/21 Николай Мурашкин «От Эдо к Мэйдзи: предпосылки, развилки и парадоксы японской модернизации» (PDF)

Препринт М-85/21 Владимир Гельман «Конституционные механизмы «недостойного правления»: случай России» (PDF)

Препринт М-84/21 Андрей Щербак «Геоклиматические основания модернизации: теория «прохладной воды» Кристиана Вельцеля и ее критика» (PDF)

Препринт М-83/21 Павел Усанов «Экономическая история США: от «ковбойского капитализма» Р. Рейгана до «Леонида Ильича» Байдена (1988–2021)» (PDF)

Препринт М-82/21 Михаил Демьяненко «Испанская и Российская империи в XV–XVIII веках: пролегомены к сравнительному анализу» (PDF)

Препринт М-81/21 Андрей Заостровцев «Беларусь: движение против течения» (PDF)

Препринт М-80/20 Дмитрий Ланко «Модернизация в эпоху модерна: развитие Финляндии в 1920–1930-е годы» (PDF 445 KB)

Препринт М-79/20 Дмитрий Травин «Модернизация и свобода» (PDF 563 KB)

Препринт М-78/20 Андрей Щербак «Вирусы, эпидемии и теория модернизации: друзья или враги?» (PDF 373 KB)

Препринт М-77/20 Павел Усанов Эпоха «социального государства» в США: от завершения Второй мировой войны до Рейгана (PDF 366 KB)

Препринт М-76/20 Дмитрий Ланко «Модернизация в окружении: случай Финляндии. Часть II: вторая половина XIX — начало ХХ века» (PDF 406 KB)

Препринт М-75/19 Андрей Заостровцев «Европейская модернизация в России: желания и реальность» (PDF 621 KB)

Препринт М-74/19 Дмитрий Травин «Франция: успешная страна на пути к провалу (Россия Нового времени: выбор варианта модернизации. Доклад 2)» (PDF 543 KB)

Препринт M-73/19 Николай Добронравин «Блеск, тоска и будущее Португалии: империя — провинция — море» (PDF 452 KB)

Препринт М-72/19 Владимир Гельман «Либералы» versus «демократы»: идейные траектории постсоветской трансформации в России (PDF 396 KB)

Препринт М-71/19 Андрей Щербак «Перед теорией модернизации: взлет, крах и наследие расовой теории» (PDF 431 KB)

Препринт М-70/19 Павел Усанов «Американская революция: первые шаги модернизации США (1775–1861)» (PDF 476 KB)

Препринт М-69/19 Дмитрий Ланко «Модернизация в окружении: случай Финляндии. Часть I: первая половина XIX в.» (PDF 417 KB)

Препринт М-68/18 Андрей Заостровцев «Парадигма модернизации: как ее понимать?» (PDF 1,27 MB)

Препринт М-67/18 Дмитрий Травин «Англия: история успеха (Россия Нового времени: выбор варианта модернизации. Доклад 1)» (PDF 536 KB).

Препринт М-66/18 Андрей Щербак «Парадоксы европейской урбанизации в раннее Новое время (1500–1800 гг.): структурный подход» (PDF 446 KB)

Препринт М-65/18 Николай Добронравин «Второй тайм португальской модернизации: от Великого землетрясения до британского ультиматума» (PDF 374 KB)

Препринт М-64-18 Владимир Гельман «Исключения и правила: „истории успеха“ и „недостойное правление“ в России» (PDF 384 KB)

Препринт М-63/18 Павел Усанов. «Позолоченный век и Прогрессивная эра в США: уроки для современности» (PDF 424 KB)

Препринт М-62/18 Дмитрий Ланко «„Страна богатых и образованных“: образование как фактор финского экономического чуда» (PDF 358 KB)

Препринт М-61/17 Андрей Заостровцев «Россия и страны Балтии: расхождение цивилизаций» (PDF 402 KB)

Препринт М-60/17 Дмитрий Травин «Модернизация и реформация» (PDF 453 KB)

Препринт М-59/17 Андрей Стародубцев «Достойное правление в недостойных условиях. Почему некоторые губернаторы управляют хорошо?» (PDF 333 KB)

Препринт М-58/17 Анна Тарасенко «Диверсификация сферы социальных услуг в России: факторы региональных различий» (PDF 321 KB)

Препринт М-57/17 Николай Добронравин «Современное государство, кукуруза, портвейн: первая португальская модернизация, ее срыв и глобальное наследие» (PDF 386 KB)

Препринт М-56/17 Павел Усанов «Великая депрессия и новый курс: уроки для современности» (PDF 374 KB)

Препринт М-55/16 Владимир Гельман «Politics versus policy: технократические ловушки постсоветских преобразований» (PDF 389 KB)

Препринт М-54/16 Андрей Щербак «Как происходит изначальный выбор институтов? Критика концепции «случайности развития» и структурный подход» (PDF 448 KB)

Препринт М-53/16 Дмитрий Ланко «Постсоветская трансформация Эстонии: модернизация или мимикрия?» (PDF 412 KB)

Препринт М-52/16 (часть I и часть II). Борис Максимович Фирсов «Остановка движения страны (1964–1985 гг.)» (PDF 521 Kb, PDF 557 KB)

Препринт М-51/16 Андрей Заостровцев «Россия: жизнь после 2013 года» (PDF 1,52 MB)

Препринт М-50/16 Дмитрий Травин «У истоков модернизации: финал» (PDF 670 KB)

Препринт М-49/16 Владимир Гельман «Политические основания «недостойного правления» в постсоветской Евразии: наброски к исследовательской повестке дня» (PDF 338 KB)

Препринт М-48/16 Дмитрий Травин «Гайдаровская реформа четверть века спустя: что пошло не так?» (PDF 744 KB)

Препринт М-47/16 Николай Добронравин. «Конец деколонизации: несамоуправляющиеся
территории в составе обновленных (постколониальных) империй». (PDF 465 KB)

Препринт М-46/15 Андрей Заостровцев. «Концептуальные альтернативы теории модернизации: российские концепции» (PDF 468 KB)

Препринт М-45/15 Дмитрий Травин «У истоков модернизации: Россия на европейском фоне (доклад четвертый)» (PDF 563 KB)

Препринт М-44/15 Борис Докторов — Владимир Гельман «Биографическая беседа» (PDF 828 KB)

Препринт М-43/15 Дмитрий Травин «Теории особого пути России: классики и современники» (PDF 798 KB)

Препринт М-42/15 Анна Тарасенко, Мери Кулмала «Ветеранские организации как заинтересованные группы: возможности и ограничения клиентелизма для защиты социальных прав в регионах России» (PDF 657 KB)

Препринт М-41/15 Владимир Гельман «Модернизация, институты и «порочный круг» постсоветского неопатримониализма» (PDF 450 КB)

Препринт М-40/14 Андрей Заостровцев «Дейдра Макклоски: неэкономический взгляд экономиста на историю» (PDF 402 KB)

Препринт М-39/14 Павел Усанов «Модернизация после модернизации: либеральные реформы в развитых странах» (PDF 565 KB)

Препринт М-38/14 Дмитрий Травин «У истоков модернизации: Россия на европейском фоне (доклад третий)» (PDF 549 KB)

Препринт М-37/14 Владимир Гельман, Андрей Стародубцев. «Возможности и ограничения авторитарной модернизации: российские реформы 2000-х годов» (PDF 482 KB)

Препринт М-36/14 Анна Тарасенко «Концепты третьего сектора в контексте теорий демократии, управления и экономического развития» (PDF 365 KB)

Препринт М-35/14 Вячеслав Широнин «Очерк институционального развития современной Европы и России» (PDF 550 KB)

Препринт М-34/13 Андрей Заостровцев. «Об историческо-институциональных причинах отставания в развитии: концепция Асемоглу-Робинсона» (PDF 430 KB)

Препринт М-33/13 Андрей Стародубцев «Социальные реформы в авторитарных государствах: state of the art» (PDF 420 KB)

Препринт М-32/13 Андрей Заостровцев «Дуглас Норт: постижение истории» (PDF 776 KB)

Препринт М-31/13 Дмитрий Травин «У истоков модернизации: Россия на европейском фоне (доклад второй)» (PDF 560KB)

Препринт М-30/12 Андрей Заостровцев «Егор Гайдар и новая институциональная экономическая история» (PDF 692KB)

Препринт М-29/12 Александр Балаян «Политические трансформации в постсоветской Армении: проблемы адаптации и перспективы интеграции в современный мир» (PDF 457KB)

Препринт М-28/12 Андрей Заостровцев «Дипак Лал: модернизация без вестернизации» (PDF 820KB)

Препринт М-27/11 Анна Тарасенко «Административная реформа и роль НКО в инновационном развитии социальной сферы» (PDF 400KB)

Препринт М-26/11 Андрей Щербак «Культура имеет значение? Сравнительный анализ значения толерантности для модернизации» (PDF 438KB)

Препринт М-25/11 Дмитрий Травин «Семидесятнутые — анализ поколения» (PDF 416KB)

Препринт М-24/11 Андрей Стародубцев «История одной реформы: ЕГЭ как пример институционального переноса» (PDF 867KB)

Препринт М-23/11 Андрей Заостровцев «История и развитие: трактовка австрийской экономической школы» (PDF 760KB)

Препринт М-22/11 Александр Балаян «Особенности и перспективы модернизации в Индии в условиях изменяющегося мира» (PDF 2MB)

Препринт M-21/11 Николай Добронравин.  «Непризнанные государства в „серой зоне“ мировой полититки: основы выживания и правила суверенизации» (PDF 845KB)

Препринт М-20/10 Егор Лазарев «Формальные и неформальные институты в электоральном процессе (на примере местных выборов в Республике Дагестан)» (PDF 490KB)

Препринт М-19/10 Дмитрий Травин «У истоков модернизации: Россия на европейском фоне» (PDF 379KB)

Препринт М-18/10 Евгений Кузнецов «Содружество наций в модернизационном процессе»

Препринт М-17/10 Николай Добронравин «Нигерийская модернизация, локализация демократии и перманентный кризис федерализма» (PDF 409KB)

Препринт М-16/10 Егор Лазарев «Коррупция и политическая нестабильность: институциональная перспектива» (PDF 468KB)

Препринт М-15/10 Анна Тарасенко «Между общественным спросом и финансовой поддержкой антрепренеров: развитие некоммерческого сектора в сравнительной перспективе» (PDF, 494KB)

Препринт М-14/10 Александр Балаян «Особенности модернизации в Индии: феномен “застрявшей страны”» (PDF, 523KB)

Препринт M-13/10 Владимир Гельман «Подрывные» институты и неформальное управление в современной России» (PDF, 402KB)

Препринт М-12/10 Андрей Заостровцев «Новая институциональная экономика о развитии и стагнации» (PDF, 575КB)

Препринт M-11/09 Александр Сотниченко «Особенности модернизации в Турции» (PDF, 558KB)

Препринт M-10/09 Александр Гнатенко «Имеет ли идеология значение? Эксперты и экономическая политика в России 1990-х годов» (PDF, 537KB)

Препринт M-09/09 Андрей Стародубцев «Прыжок вниз: научный дискуссии и политическая практика децентрализации» (PDF, 270KB)

Препринт М-08/09 Николай Добронравин «Глобально лишние: негосударственные народы и сырьевое государство» (PDF, 423KB)

Препринт M-07/09 Александр Балаян «Роль интеллектуалов в процессе модернизации Франции, Японии и Польши» (PDF, 417KB)

Препринт M-05/09 Анна Тарасенко «Инкорпорирование групп интересов в процесс принятия решений как фактор модернизации в России» (PDF, 360KB)

Препринт M-06/09 Алексей Гилев «Политические трансформации на постсоветском пространстве: Do revolutions matter?» (PDF, 428KB)

M-04/09 «Модернизация и институты: подходы к количественному измерению», Андрей Заостровцев (PDF, 328KB)

M-03/09 «Модернизация общества и восточная угроза России», Дмитрий Травин (PDF, 270KB)

М-02/09 «Политическая лояльность или экономическая эффективность? Политические и социально-экономические факторы распределения межбюджетных трансфертов в России», Андрей Стародубцев (PDF, 413KB)

М-01/08 «Динамика субнационального авторитаризма: Россия в сравнительной перспективе», Владимир Гельман (PDF, 297KB)

 

Статьи

Владимир Гельман «Расцвет и упадок электорального авторитаризма в России»

 

Монографии

Д. Я. Травин, О.Л. Маргания. Модернизация: от Елизаветы Тюдор до Егора Гайдара. СПб.: Норма, 2016

Д.Я. Травин. Просуществует ли путинская система до 2042 года? СПб.: НОРМА, 2016 

Authoritarian Modernization in Russia Ideas, Institutions, and Policies. Edited by Vladimir Gel’man. Routledge, 2017. Над этой коллективной монографией работали, в том числе, сотрудники Центра исследований модернизации: Андрей Заостровцев, Владимир Гельман, Андрей Стародубцев, Дмитрий Травин

Vladimir Gel’man. Authoritarian Russia. Analyzing Post-Soviet Regime Changes. Pittsburgh: University of Pittsburg Press, 2015

А.В. Тарасенко. Некоммерческий сектор в странах Европейского Союза и России в контексте трансформации государства благосостояния. Изд-во НОРМА, 2015 (загрузить книгу в PDF, 1.17 MB)

Д.Я. Травин. Крутые горки XXI века. Постмодернизация и проблемы России. Издательство ЕУСПб, 2015

Vladimir Gel’man, O. Marganiya, D. Travin. Reexamining Economic and Political Reforms in Russia, 1985–2000 Generations, Ideas, and Changes. Lexington Book, 2014

А.П. Заостровцев «О развитии и отсталости: как экономисты объясняют историю». СПб, изд-во ЕУСПб, 2014

А.В. Стародубцев «Платить нельзя проигрывать: региональная политика и федерализм в современной России». СПб, изд-во ЕУСПб, 2014

Н.А. Добронравин «Модернизация на обочине. Выживание и развитие непризнанных государств в XX — начале XXI века». СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2013.

В. Я. Гельман. Из огня да в полымя: российская политика после СССР. СПб.: БХВ-Петербург, 2013 (книга получила премию Российской ассоциации политических наук и выдвинута на соискание премии «Просветитель» фонда «Династия»).

Политический кризис в России: модели выхода. В.Я. Гельман, Н.А. Добронравин, Б. И. Колоницкий, Д.Я. Травин. Изд-во Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2012 (pdf 555KB)

Очерки новейшей истории России. Книга первая: 1985–1999. Д.Я.Травин. — Спб: Норма, 2010 (подробнее)

Экономический анализ политики: концепции теории общественного выбора. А.П. Заостровцев. — СПб: Изд-во СПБГУЭФ, 2008

«РЕСУРСНОЕ ПРОКЛЯТИЕ»: Нефть, газ, модернизация общества / под общ. ред. Н. А. Добронравина, О. Л. Маргания — СПб.: «Экономическая школа» ГУ ВШЭ, 2008 (подробнее)

CCCР после распада / под общ. ред. О. Л. Маргания — СПб. : «Экономическая школа» ГУ ВШЭ, 2007 (подробнее)

«Экономический анализ политики: концепции теории общественного выбора» (А.П. Заостровцев). В работе рассматриваются стадии становления и развития теории общественного выбора, ее основные составляющие. Представлен анализ экономических подходов к объяснению поведения избирателя. Рассматривается ряд концепций групп интересов, их влияние на процесс регулирования. Подробно раскрывается теория поиска ренты, приводятся и сопоставляются различные трактовки этого явления, модели растрачивания ренты. (ZIP, 567KB)

Модернизация инженерной инфраструктуры ЦОД РГАУ – МСХА им. К. А. Тимирязева

Задачи заказчика

• Повысить отказоустойчивость инженерного оборудования основного ЦОД
• Внедрить дополнительные системы противопожарной защиты ЦОД
• Организовать удаленный мониторинг физических параметров среды ЦОД
• Увеличить время автономной работы информационных систем Академии, размещенных в ЦОД
• Внедрить дополнительные системы безопасности на территории ЦОД

Особенности проекта

• Сжатые сроки реализации (два месяца)
• Производство работ без отключения действующей ИТ-инфраструктуры и остановки информационных систем заказчика
• Проведение такелажных работ с дорогостоящим негабаритным оборудованием в труднодоступном месте

Решение

Проектная команда ДЕПО Компьютерс разработала комплексную программу модернизации инженерной инфраструктуры ЦОД заказчика. Выполнены следующие работы:

• установка в серверном помещении прецизионной системы холодоснабжения;
• замена системы электроснабжения ЦОД, включая установку щитового оборудования, организацию дополнительного ввода электропитания в здание ЦОД, установку системы бесперебойного питания со схемой резервирования 2N;
• установка системы газового пожаротушения с применением «безопасного газа», включая установку системы сверхраннего обнаружения возгорания.

В рамках проекта в ЦОД были также установлены сопутствующие системы: видеонаблюдение, контроль доступа и система мониторинга физических параметров среды. В завершение проекта были проведены отделочные работы помещения ЦОД с заменой установкой противопожарных дверей на противопожарные, а также произведена гидроизоляция смежной плиты перекрытия.

«Инженеры ДЕПО Компьютерс смогли в короткие сроки выполнить большой объем работ по обновлению инженерных систем нашего центра обработки данных. В процессе работ были учтены все наши пожелания. Для нас очень важно было сохранить работоспособность ЦОД во время проведения модернизации, и специалисты ДЕПО Компьютерс смогли это обеспечить», – отметил Максим Артюшенко, ИТ-директор РГАУ – МСХА им. К. А. Тимирязева.

Модернизация истории это…

Всем пламенный привет! На связи Андрей Пучков! Как-то немного достали темы по обществознанию, на которые пишу в последнее время. Давайте поговорим об истории.

Модернизация истории — это довольно злободневная тема, и даже проблема, которая нерешаема на данной стадии развития науки. Что это такое, и плохо это или хорошо, поговорим в этой статье.

Понятие

Прежде чем говорить о модернизации истории, надо понять, что такое вообще модернизация. В начале самое общее определение: модернизация — это процесс приведения чего-либо в соответствии с чем-либо. Когда есть некий образец, который таковым представляется некой правящей группе лиц. И эта группа лиц проводит цикл реформ, пытаясь привести свою экономику, государство, судопроизводство в соответствии с этим образцом.

Я понимаю, что кажется, будто такое понимание термина вообще не имеет ничего общего с модернизацией истории. Но на самом деле имеет, причем самое непосредственное.

Модернизация истории — это объяснение исторического знания и фактов с использованием мер, рамок современности. Одним словом, когда кто-то рассказывает по истории на лекции или на страницах учебника и проводит постоянные аналогии с современными реалиями — это и есть модернизация истории.

К примеру, лектор или автор монографии, или учебника говорит, что вера крепостного крестьянина в царя-батюшку, когда тот ничего не делает для его, крестьянина, освобождения — это наивно. Налицо модернизация: оценка взглядов крепостного с позиций современной логики, или здравого смысла.

Такое же происходит, когда старые меры длины и веса заменяются на сегодняшние. Это же происходит, когда кто-то положительно или негативно оценивает те или иные реформы, поступки исторических личностей с точки зрения современной морали, нравственности или законов, которые в ТО время вообще не появились еще.

Строго говоря, модернизация истории — это любой субъективизм по отношению к прошлому.

Почему?

Потому что исследователь, рассказчик должен быть в большей или меньшей мере свободен от представления о современной морали или законов, когда он изучает прошлое или рассказывает о нем. История, что там говорить, наука весьма страшная. То, что описано на страницах учебников — это по сути было с реальными людьми, с такими как вы и я. 

И вот, к примеру, написано, что Санкт-Петербург, к примеру, город — построенный на костях крепостных, которые его строили. И если мы будем оценивать этот факт с позиции современной морали, то Петр Великий и иже с ним будут никакими не великими, а просто исчадиями ада и зла. Но на самом -то деле он в историю вошел как Великий. А почему? Не только благодаря Великому посольству. А потому, что исторический процесс развития страны изменился коренным образом: до Петра был 20 мануфактур, после него — более 200. Это ж на порядок больше! 

Плюс Россия получила регулярную армию, которой не было  до Петра, регулярный флот, она стала в конце концов империей! 

И если мы за каждым успехом будем реальность оценивать с позиции современной морали — хорошо ли это будет для исторической истины? Не думаю. К тому же, как показывает реальность — история ничему не учит.

Ну вот, еще пример. 9 января 1905 года было Кровавое воскресенье. Жестоко убиты мирные демонстранты, которые хотели вручить царю петицию. Но их многих просто хладнокровно расстреляли. Справедливо — конечно нет. Но в июле 1918 года — революционеры расстреляли самого эксцаря Николая Второго, и всю его семью, включая маленьких детей. Это справедливо? Видите — любая оценка истории с позиции современной морали выглядит просто нелепо. И даже если вы дадите любой ответ: да или нет, то если копнете поглубже, вскроются такие факты, которые вообще оправдают убийство царской семьи. Хотя с точки зрения морали, никакие убийство оправдать невозможно.

Примером такого факта может быть то, что в Российской империи примерно каждые 10 лет умирало от голода до миллиона человек  — крепостных крестьян. Было дело Николаю Второму до них? Ему, кто стоял во главе государства? Не это ли причина того, что большая, подавляющая часть государственных институтов просто обрушилась к марту 1917 года?

В общем, когда собираются историки вместе, речь легко доходит до динозавров. Однако за этой вроде бы пустой болтовней кроется нечто большее. Есть истина, а есть правда. Так вот за любой правдой стоит модернизация истории. Потому что правда у каждого своя.

Последний пример: 8 сентября 1380 года русское и монгольское войско схлестнулось в жестокой битве. С точки зрения русских — это была борьба против врага, который уже сто с лишним лет доил русскую землю. Это их правда. С точки зрения монголо-татар — они защищали свою цивилизацию, свое понимание порядка, в который русские хотели внести хаос. Это их правда. А истина? Истина в том, что эта битва стала шажком на пути к независимости Московии с одной стороны, и к распаду монгольской державы с другой.

Ставьте лайки, пишите, что думаете по этому поводу в комментариях. Делитесь этой статье в социальных сетях! Вступайте в нашу группу Вконтакте.

С уважением, Андрей Пучков

Поделиться в соц. сетях

Модернизация способов коммуникации в командах

Liberty Mutual — одна из крупнейших в мире страховых компаний. Ее цифровые продукты делают жизнь клиентов более безопасной и плодотворной. Чтобы наладить коммуникацию и рабочие процессы для вывода этих продуктов на рынок, технический отдел компании использует Slack.

Вдохновляющее общение и целенаправленная совместная работа

Slack адаптируется к особенностям организации бизнеса. Взаимосвязанные рабочие пространства отражают взаимодействие команд в реальной жизни.

Liberty Mutual использует 634 рабочих пространства с планом Slack Enterprise Grid, который предусмотрен специально для удовлетворения потребностей крупных организаций в отношении масштабов, безопасности и соответствия нормативным требованиям. С помощью Slack компания Liberty Mutual создала пространство для совместной работы и поиска консенсуса. В каналах для всей компании каждый может делиться новостями, задавать вопросы и обмениваться мнениями, а закрытые каналы помогают небольшим группам сосредоточиться на предметных обсуждениях и работе.

Решение проблем в режиме реального времени

Slack повышает информированность, оперативность и автономность команд Liberty Mutual, позволяя централизовать работу и поддерживать тематическую направленность бесед. Для этого используется целый ряд возможностей.

• Доступ к специалистам. В канале Slack #javascript-enterprise инженеры Liberty Mutual могут быстро получить доступ к информации, нужной для проверки, сортировки и развертывания исправлений.
• Управление рабочими нагрузками. Менеджеры могут публиковать новые заявки или запросы в канале #incoming (входящие) для поиска тех, кто может принять новые рабочие задачи, вопросы и заявки.
• Оперативное сообщение о проблемах. Канал #developer-feedback (отзывы для разработчиков) объединяет разработчиков для совместного решения проблем, связанных с крупномасштабными внедрениями облачных решений. Благодаря этому команде не приходится проводить личные встречи только с целью сообщить о проблемах.
• Эскалация в режиме реального времени. Интеграции с Jira и RSS позволяют команде отслеживать отчеты об ошибках, изменения статусов и любые потенциальные угрозы безопасности прямо в Slack.
• Решение проблем всем сообществом. В одном канале Slack разработчики предоставляют техническую помощь, делясь друг с другом опытом решения проблем. Другой канал служит той же цели для разработчиков, решающих проблемы с обучением блокчейну в игровой форме.
• Гибкость работы из разных мест. Slack позволяет командам agile-разработчиков Liberty Mutual общаться в режиме реального времени, работая из разных офисов.
• Сбор отзывов. Ориентированная на сотрудников группа собирает идеи по улучшению, сообщения об ошибках и другого рода отзывы в открытом канале.

История модернизации | SpringerLink

Модернизация является объективным явлением примерно с восемнадцатого века в мире, а наука о модернизации — это недавно появившаяся междисциплинарная наука, которая занимается феноменом модернизации.

Исторический процесс модернизации

Модернизация — это не только своего рода смена цивилизаций, но и конкуренция между разными цивилизациями. Человеческая цивилизация представляет собой не только органическое целое, но и совокупность цивилизаций разных стран и народов.И модернизация, и цивилизационное развитие асинхронны.

Во-первых, рубежи и этапы человеческой цивилизации. По уровню и характеристикам цивилизации пограничную траекторию человеческой цивилизации можно разделить на разные этапы. Историки и социологи разделились во мнениях относительно стадийного деления человеческой цивилизации.

Существуют в основном три теории развития цивилизации: циклическая теория, эволюционная теория и периодическая теория.

Вторая теория модернизации утверждает, что с момента возникновения человечества до конца двадцать первого века, когда уровень и структура производительности используются в качестве основного основания для деления на этапы, пограничная траектория человеческой цивилизации может быть разделена на 16 стадий и 4 эпох и что цивилизационный процесс обладает такими чертами, как периодичность, нелинейность (периодические сдвиги) и ускорение, сокращенно именуемое «теорией периодических сдвигов» развития цивилизации.

Второй, рубежный и этапы генеральной модернизации. Не существует единого мнения о разделении этапов процесса модернизации в общем смысле.

Пограничную траекторию процесса модернизации с восемнадцатого века по двадцать первый век можно разделить, в зависимости от особенностей и уровня границы модернизации, на два основных этапа: первый и второй этапы модернизации, каждый из которых можно разделить на четыре фазы — начало, развитие, зрелость и переход. Отчет о модернизации Китая предложил шесть волн границы модернизации в соответствии с их коннотацией и особенностями.

В-третьих, связь между модернизацией и границами цивилизации. Модернизация и мировая граница человеческой цивилизации связаны с точки зрения стадии, прогресса, пути и пространственно-временной структуры, как показано в периодической таблице, системе координат и дорожной карте, касающейся пограничных траекторий человеческой цивилизации и модернизации.

Краткая история науки о модернизации

«Рим не за один день строился» — мировая поговорка, подходящая для науки о модернизации. В развитии науки о модернизации прослеживаются две основные нити: модернизационное исследование и модернизационная теория, дополняющие друг друга.

Изучение модернизации на Западе началось в 1950-х годах, а исследования человеческого развития можно проследить еще до Рождества Христова.

Существует три волны исследований модернизации: классические исследования модернизации в 1950–1960-х годах, исследования постмодернизации в 1970–1980-х годах и исследования новой модернизации с 1980-х годов.Исследование модернизации подвергалось критике в 1970–1980-х годах и снова оценивалось в 1990-х годах.

Классическая теория модернизации формировалась в 1950–1960-х годах, идеи которой восходят к эпохе Просвещения или даже к эпохе Возрождения, а истоки — к классическому эволюционизму XIX века. Это связано с эволюционизмом, теорией диффузии, структурным функционализмом и теорией социальной системы.

С 1960-х годов появилось около десяти теорий модернизации и соответствующих теорий, а именно классическая теория модернизации, теория зависимости, теория мировых систем, теория постмодернизации, теория экологической модернизации, теория рефлексивной модернизации, теория непрерывной Теория модернизации, теория глобализации, теория множественных современностей и теория второй модернизации.

В ХХ веке исследования и теории модернизации относились к разным дисциплинам и еще не составляли науки.

В двадцать первом веке наука о модернизации станет новой, междисциплинарной и высокоинтегрированной.

Существуют три волны исследований модернизации китайских ученых: исследования проблем модернизации Китая в 1930-е годы, классические исследования модернизации в 1970–1990-х годах и междисциплинарные исследования модернизации с конца 1990-х годов.Классические исследования модернизации привели к серии работ высокого уровня, а междисциплинарные исследования модернизации привели ко многим нововведениям, таким как вторая теория модернизации и наука о модернизации.

Теория модернизации – обзор

Цепочки эксплуатации

Франк был ведущим критиком теории модернизации – представления о том, что прогрессивные изменения начинаются в центре и распространяются на периферию, которая всегда была относительно отсталой. Это повлекло за собой критику Франком тезиса о «дуальном обществе», согласно которому слаборазвитые общества имеют двойную структуру, состоящую из современных и традиционных секторов, каждый из которых имеет свою собственную динамику и плохо сочетается друг с другом. Для Франка приписывание отсталости традиционализму (или феодализму), а не капитализму, было исторической и политической ошибкой. Мировой капитализм разрушил или преобразовал прежние социальные системы еще при своем возникновении, превратив их в источники своего дальнейшего развития. Для Франка экономические, политические, социальные и культурные институты слаборазвитых стран возникли в результате проникновения капитализма, а не были оригинальными или традиционными. Франк сосредоточился на отношениях между метрополией и спутником (или центром и периферией), которые он считал типичными для Латинской Америки.Неразвитость периферийно-капиталистических районов и населения, по его словам, характеризуется тремя противоречиями: 1) противоречием монополистической экспроприации экономического излишка; (2) противоречие поляризации метрополия–спутник; и (3) противоречие непрерывности в изменении. Опираясь на марксистский анализ классовой экспроприации прибавочной стоимости, особенно на версию Барана, в которой подчеркивался потенциальный излишек, который можно было бы сделать доступным для инвестиций в некапиталистических условиях, Франк утверждал, что внешняя монополия привела к экспроприации (и, следовательно, к недоступности на местном уровне) значительной части экономического излишка, произведенного в Латинской Америке. Регион был активно «недоразвит» (сделан менее развитым) за счет экспроприации его прибавочного продукта (источник инвестиционного капитала в марксистской теории). На примере Чили Франк описал модель движения излишков как массивную географическую систему экспроприации, достигающую самых отдаленных уголков региона, с проходящей через нее системой извлечения излишков. Эта цепочка звеньев связывает капиталистический мир и национальные метрополии с региональными центрами (часть излишков которых они присваивают), местными центрами и т. д., вплоть до крупных землевладельцев или купцов, экспроприирующих излишки у мелких крестьян или арендаторов, и иногда даже от этих последних к эксплуатируемым ими безземельным рабочим.На каждом этапе относительно небольшое число капиталистов наверху осуществляют монопольную власть над многими внизу, экспроприируя их экономический излишек. Таким образом, в каждой точке международная, национальная и местная капиталистическая система порождает экономическое развитие для немногих и отсталость для многих. Эта идея перемещения излишков в пространстве была далее развита Франком как система, в которой центр и периферия становятся все более и более поляризованными по мере того, как капитализм развивал одно и недоразвит другое в едином историческом процессе.С этой точки зрения только более слабая или меньшая степень метропольно-спутниковых связей допускала возможность местного развития. Эти две системы подсказали Франку третью — преемственность и повсеместное распространение структурной отсталости на протяжении всей экспансии капиталистической системы.

Исходя из этого взгляда на отсталость, Франк выдвинул более конкретные гипотезы, которые можно было использовать для разработки теории и политики развития. В отличие от мирового мегаполиса, который не был сателлитом ни в одном другом регионе, развитие национальных и региональных мегаполисов ограничивалось их сателлитным статусом — например, локальные мегаполисы, такие как Сан-Паулу, Бразилия, или Буэнос-Айрес, Аргентина, могли достичь только зависимая форма индустриализации. Таким образом, реальное развитие повлекло за собой отделение и автономию от глобальной капиталистической системы. Точно так же, в гипотезе, прямо противоречащей открытию географии модернизации, о том, что развитие распространялось через контракт с метрополией, Франк предположил, что сателлиты переживали наибольшее развитие, когда связи с метрополией были самыми слабыми — исторически во время войн, географически с точки зрения пространственного развития. изоляция. В более широком смысле, регионы, имевшие самые тесные связи с метрополией в прошлом, были наиболее слаборазвитыми в настоящем — Франк обнаружил, что это подтверждается «сверхнеразвитостью» экспортирующего сахар региона на северо-востоке Бразилии и горнодобывающих регионов Боливии.Таким образом, недоразвитость в теории Франка не была исходным условием, ни результатом выживания архаичных институтов в изолированных регионах, ни даже следствием иррационализма третьего мира. Неразвитость была порождена теми же процессами, что и центр; в частности, отсталость на периферии была результатом потери излишка, который был экспроприирован для инвестиций в развитие центра.

Сразу бросающаяся в глаза слабость теории Франка заключалась в том, что он не смог указать экономические механизмы извлечения излишков.В некоторых случаях механизмы извлечения излишков были очевидны — например, когда европейские, североамериканские, а затем японские или китайские корпорации владели землей, фабриками и ресурсами в странах Латинской Америки и изымали излишки в качестве ренты или прибыли, или когда международные банки, Международный валютный фонд (МВФ) или Всемирный банк, ссужали капитал периферийным государствам и предприятиям и снимали излишки в качестве процентных платежей. Но как насчет крестьян-производителей, владеющих собственной землей и производящих товарные культуры для экспорта на центральные рынки, — ситуация, типичная для большей части периферийного сельского хозяйства в девятнадцатом и двадцатом веках?

Здесь начало ответа дал Аргири Эммануэль в теории неэквивалентного обмена.Как и экономисты ECLA, Эммануэль выступал против неоклассической теории торговли, утверждавшей, что международное разделение труда и система торговли имеют преимущества для всех участников. Вместо этого Эммануэль утверждал, что торговля делает бедные страны беднее, а богатые страны богаче, поэтому аргументы в пользу свободной торговли были аргументами в пользу сохранения преимуществ развитых стран. Эммануэль предполагал совершенную международную мобильность капитала, но неподвижность рабочей силы между странами, поэтому ставки заработной платы постоянно сильно различались между двумя наборами.Периферийные страны экспортировали сельскохозяйственную продукцию, содержащую большое количество дешевой рабочей силы, и импортировали промышленную продукцию, содержащую небольшое количество дорогостоящей рабочей силы. Это привело к тому, что условия торговли благоприятствовали более дорогим продуктам центра и обесценивали более дешевый экспорт периферии. Периферийные страны не могли достичь развития, потому что они продавали свои товары по ценам ниже стоимости (воплощенного в продуктах общественно необходимого труда), а богатые страны продавали товары по ценам выше стоимости.Для Эммануэля неэквивалентный обмен (через торговлю) был скрытым механизмом извлечения излишков и основной причиной экономического застоя на периферии. Самир Амин оценил сумму излишков, передаваемых из бедных стран в богатые путем неэквивалентного обмена, в 1,5% от продукта богатых стран, но 15% от продукта бедных стран, т. е. сумму, которая, по его мнению, была «достаточной для учета для блокировки роста периферии». С точки зрения теории зависимости периферийные страны брали взаймы собственные излишки для финансирования «развития».Геополитические последствия этого огромны: прощение долга оправдывается возмещением ущерба, нанесенного в прошлом и продолжающимся в настоящем, а не обычным оправданием, как благотворительностью для бедных.

Для сторонников теории зависимости развитие Европы было основано на внешнем разрушении — жестоком завоевании, колониальном контроле и лишении незападных обществ их народов, ресурсов и излишков. В результате подобных исторических процессов возникла новая глобальная география европейского центра Первого мира и неевропейской периферии Третьего мира.Отношения между центром и периферией предполагали, по мнению бразильского географа Теонтониу душ Сантуша, пространственную форму зависимости, при которой одни страны (господствующие) добивались самоподдерживающегося экономического роста, а другие (угнетаемые и зависимые) росли лишь как отражение изменений в доминирующих странах. Включение Латинской Америки в капиталистическую мировую экономику непосредственно через (испанскую и португальскую) колониальную администрацию, но более тонко через внешнюю торговлю, подтолкнуло экономику региона к требованиям центра.Зависимость искажала социальную структуру региона, так что местная власть находилась в руках небольшого правящего класса, который использовал прибыль, полученную от экспорта, для потребления предметов роскоши, а не для инвестиций; реальная власть осуществлялась из внешних центров управления в доминирующих («метрополиях») странах. Зависимость сохраняется и в настоящее время благодаря международному владению наиболее динамичными секторами региона, многонациональному корпоративному контролю над технологиями и выплате роялти, процентов и прибыли внешним корпорациям, банкам и агентствам по развитию.

Однако были и другие, более серьезные критические замечания в адрес Фрэнка. Бразильский экономист Фернандо Энрике Кардосо нашел понятие развития слаборазвитости изящной игрой слов, но бесполезным в конкретных терминах. В Латинской Америке, по его словам, транснациональные корпорации инвестировали в современную индустриализацию, в то время как предположительно традиционные отрасли (сельское хозяйство, горнодобывающая промышленность) функционировали технически и организационно сложным образом, и оба были частью передового, но все еще зависимого капиталистического развития.Однако он добавил, что в таких странах, как Аргентина, Бразилия и Мексика, возник пространственный и секторальный дуализм, когда пространство разделено между передовыми региональными экономиками, привязанными к международной капиталистической системе, и отсталыми секторами или внутренними колониями, изолированными от прогресса. Транснациональные корпорации были заинтересованы хоть в каком-то развитии для зависимых стран из-за рынков, которые обеспечивало это процветание. Однако страны Латинской Америки оставались технологически зависимыми от Соединенных Штатов.В отличие от универсализма Франка, Кардосо хотел рассмотреть конкретные ситуации в отдельных частях третьего мира, где развитие и зависимость можно было обнаружить в тандеме. Мы могли бы отметить, что, став президентом Бразилии в 1990-х годах, Кардосу занял неолиберальную позицию в политике в соответствии со своим представлением о зависимом развитии.

Введение: к глобальной истории модернизации | Дипломатическая история

Получить помощь с доступом

Институциональный доступ

Доступ к контенту с ограниченным доступом в Oxford Academic часто предоставляется посредством институциональных подписок и покупок.Если вы являетесь членом учреждения с активной учетной записью, вы можете получить доступ к контенту следующими способами:

Доступ на основе IP

Как правило, доступ предоставляется через институциональную сеть к диапазону IP-адресов. Эта аутентификация происходит автоматически, и невозможно выйти из учетной записи с проверкой подлинности IP.

Войдите через свое учреждение

Выберите этот вариант, чтобы получить удаленный доступ за пределами вашего учреждения.

Технология Shibboleth/Open Athens используется для обеспечения единого входа между веб-сайтом вашего учебного заведения и Oxford Academic.

1. Щелкните Войти через свое учреждение.
2. Выберите свое учреждение из предоставленного списка, после чего вы перейдете на веб-сайт вашего учреждения для входа в систему.
3. Находясь на сайте учреждения, используйте учетные данные, предоставленные вашим учреждением.Не используйте личную учетную запись Oxford Academic.
4. После успешного входа вы вернетесь в Oxford Academic.

Если вашего учреждения нет в списке или вы не можете войти на веб-сайт своего учреждения, обратитесь к своему библиотекарю или администратору.

Войти с помощью читательского билета

Введите номер своего читательского билета, чтобы войти в систему. Если вы не можете войти в систему, обратитесь к своему библиотекарю.

Члены общества

Многие общества предлагают своим членам доступ к своим журналам с помощью единого входа между веб-сайтом общества и Oxford Academic. Из журнала Oxford Academic:

1. Щелкните Войти через сайт сообщества.
2. При посещении сайта общества используйте учетные данные, предоставленные этим обществом. Не используйте личную учетную запись Oxford Academic.
3. После успешного входа вы вернетесь в Oxford Academic.

Если у вас нет учетной записи сообщества или вы забыли свое имя пользователя или пароль, обратитесь в свое общество.

Некоторые общества используют личные аккаунты Oxford Academic для своих членов.

Личный кабинет

Личную учетную запись можно использовать для получения оповещений по электронной почте, сохранения результатов поиска, покупки контента и активации подписок.

Некоторые общества используют личные учетные записи Oxford Academic для предоставления доступа своим членам.

Институциональная администрация

Для библиотекарей и администраторов ваша личная учетная запись также предоставляет доступ к управлению институциональной учетной записью. Здесь вы найдете параметры для просмотра и активации подписок, управления институциональными настройками и параметрами доступа, доступа к статистике использования и т. д.

Просмотр ваших зарегистрированных учетных записей

Вы можете одновременно войти в свою личную учетную запись и учетную запись своего учреждения.Щелкните значок учетной записи в левом верхнем углу, чтобы просмотреть учетные записи, в которые вы вошли, и получить доступ к функциям управления учетной записью.

Выполнен вход, но нет доступа к содержимому

Oxford Academic предлагает широкий ассортимент продукции. Подписка учреждения может не распространяться на контент, к которому вы пытаетесь получить доступ. Если вы считаете, что у вас должен быть доступ к этому контенту, обратитесь к своему библиотекарю.

Модернизация — ЭГО

«Модернизация» была одной из самых активно обсуждаемых концепций теоретических и исторических социальных наук за последние пятьдесят лет.Понятия термина значительно изменились в ходе этого обсуждения. Начавшись как оптимистичная и безошибочно зависящая от системы производная от западного, европейского и североамериканского понимания прогресса, эта концепция стала осознавать амбивалентность, структуры власти и непреднамеренные последствия современности. Модернизация все больше превращалась из легко выполнимой и применимой — и часто формальной — концепции в общую эвристическую идею, которая поднимает вопрос о связях, скрепляющих современные общества, и механизмах, обеспечивающих изменения.Спорная теоретическая, но прикладная концепция превратилась в руководящий принцип, который, строго говоря, больше не поддается фальсификации.

Рождение теории модернизации послевоенной эпохи

В своей «классической» форме, возникшей в 1950-х годах, концепция модернизации исследовала логику развития современных обществ. Он постулировал процесс однонаправленного развития, в ходе которого общества освобождались от состояния традиционности и все более принимали черты современности.«Модернизация» в этом смысле относится к ряду процессов, важнейшими из которых являются индустриализация, демократизация, бюрократизация и секуляризация. Таким образом, современные общества считаются индустриальными, демократическими, нерелигиозными и управляемыми бюрократией. Модернизационные подходы исходят из того, что эти процессы проявляют значительную степень взаимозависимости и взаимосвязи. Следовательно, согласно теории модернизации, индустриальное общество неизбежно должно утвердиться в качестве секуляризованного общества; модернизированные общества рано или поздно совершают переход к демократии.

Истоки этой линии мысли можно проследить до теории эволюции, и в большинстве случаев она в той или иной степени обращалась к парсоновской модели развития современных обществ. В свою очередь, американский социолог Талкотт Парсонс (1902–1979) сам участвовал в теоретической разработке концепции модернизации. ¹ Это не была последовательная теория в самом строгом смысле этого слова. Скорее модное слово «модернизация» (когда оно не просто относилось к разговорному пониманию обновления) стало зонтиком для целого конгломерата подходов, которые могли варьироваться от долгосрочного исторического анализа формирования социальных классов до теорий о ходе экономическое развитие и эмпирические панельные исследования современных политических культур. ² Общим для этих подходов была их склонность мыслить в терминах стадий развития и исходить из предположения, что процессы развития следуют определенной прогрессии, которая просто допускает временный рецидив. Они также постулировали взаимозависимость основных процессов, изложенных выше, и, таким образом, предполагали будущую конвергенцию обществ, даже если они все еще демонстрировали значительные различия. Фоном для этого движения послужила нормативная цель современного послевоенного европейского и североамериканского общества, и модернизацию часто слишком легко отождествляли с процессом американизации.

Первоначально эту теорию можно было понять в контексте холодной войны. ³ Он утверждал историческое превосходство западноевропейской/американской модели капиталистической демократии над регулируемыми автократическими моделями как восточноевропейского коммунизма, так и фашистского авторитаризма. Помимо этого, теорию можно также рассматривать как реакцию на процесс деколонизации, происходивший в то время. Ожидалось, что страны третьего мира догонят и станут «развивающимися странами», т.е.е. развиваться по пути европейской/североамериканской современности. По этой причине сторонников теории модернизации часто можно было найти на службе у агентств развития. Таким образом, когда речь шла о коммунистических странах и странах третьего мира, эти теории имели большое прогностическое значение. Они не только считали себя историческими попытками объяснения процессов прошлого, но и стремились описать возможные и желательные сценарии будущего. В этом смысле они никогда не были просто аналитическими инструментами, но и предложениями политических консультантов.Теория модернизации рассматривала себя как план политики, направленной на то, чтобы рано или поздно привести все общества мира к одному и тому же уровню развития.

Теория модернизации вызвала большое восхищение, не в последнюю очередь потому, что она предоставила шаблон для развития и обнародовала оптимистическое, хотя и смутное видение будущего. И все же это также быстро вызвало резкую критику, которая нападала на теоретические построения как непоследовательные и эмпирически неправдоподобные.Что — кроме заманчивой концепции обществ в уравновешенном состоянии «эвритмии» ⁴ — подкрепляло аргумент о том, что все эти большие процессы каким-то образом переплелись друг с другом? Не выявили ли в США резкого диссонанса между экономической модернизацией и приверженностью (и даже возрождением или переизобретением) традиции, т. е. в сфере религии? Разве национал-социализм и коммунизм советского типа не были примерами возможности разъединения подпроцессов модернизации, таких как индустриализация и демократизация? Была ли традиция чем-то большим, чем статичной остаточной категорией, которая лишь поднимала современность на еще более высокий уровень без адекватного понимания исторических и современных традиционных обществ? ⁵ Критики отмечали, что общества вступали на путь «современности» в разное время и, таким образом, могли учиться друг у друга.Но разве сам по себе этот экзогенный фактор не ведет неизменно к разным путям модернизации? ⁶ В конце концов, может быть, теория модернизации не смотрит вперед (как она утверждает) в своем эвристическом горизонте, а на самом деле — исходя из американизированного «конца истории» — ретроспективного взгляда, просто переносящего прошлый опыт в будущее? ⁷

Историческое развитие

Исследователи, вдохновленные теорией модернизации, также начали моделировать свои устройства под впечатлением этой критики. Израильский социолог Шмуэль Эйзенштадт (1923–2010), который внес важные изменения в подход и может считаться «первопроходцем теории модернизации» (Вольфганг Кнёбл), исследовал вопросы социальных и политических изменений еще в великих империях древности. . Он указывал, что решительные повороты в развитии произошли задолго до перехода к современному периоду. ⁸ Более того, изучая социальные группы, такие как городская элита и военные, он смог представить модернизацию в соответствии с моделью конфликта, а не гармоничной модели, как, казалось, предполагали функционалистские подходы.Кроме того, он сосредоточился на политических структурах и системах в центре своей работы, гораздо больше, чем другие в этой области, что противоречило другим подходам, которые, как правило, придавали большее значение экономическим структурным изменениям. Поскольку в исторической перспективе империи не только возвышались, но и падали, Эйзенштадт мог также говорить о процессах «дедифференциации», которые, в отличие от обычно довольно линейных концепций, уделяли больше внимания случайности развития. В исследовании 1966 года современных процессов модернизации, связанных с деколонизацией, он указал, что модернизация всегда сопровождалась дезорганизацией и протестом. Соответственно, ожидать, что догоняющий «третий мир» пройдет гладко, не приходилось. В этом контексте он также подчеркивал роль империализма в замедлении развития, тем самым ставя под сомнение преимущества западного вмешательства. ⁹ Модернизация, далекая от эвритмического процесса, была, с точки зрения Эйзенштадта, панорамой конфликтных споров, в которых были как победители, так и проигравшие.

Тем не менее, работа Эйзенштадта также первоначально оставалась привязанной к идее общей конечной цели. Но работы, аргументированные с исторической точки зрения, например работы американского социолога Баррингтона Мура (1913–2005), показали, что цель как таковая мало что значит сама по себе. ¹⁰ Исследование Мура социальных истоков диктатуры и демократии интересовало роль сельского хозяйства в ходе модернизации. Он утверждал, что общества могут развиваться разными путями к современности, которые возникают из их конкретных исторических отпечатков, традиций и способов их обработки.Для него коммунизм, фашизм и демократия представляли собой три разновидности таких различных путей развития, проистекающих из различных структур их конкретных аграрных секторов, которые достигли социальной рационализации благодаря своим собственным врожденным стратегиям, но в конечном итоге стали конкурировать друг с другом. «Пути развития» и вытекающая из них «зависимость от пути» вскоре стали ключевыми понятиями теории модернизации и привели к далеко идущей дифференциации концепции социальной эволюции. Теперь этот термин может означать, что обществу не обязательно нужно делать все точно так же, как это делали США или Западная Европа.

В частности, для немецких историков представление о различных путях развития выражается в концепции «немецкого Sonderweg », которая, несмотря на всю дифференциацию, имеет неоспоримое родство с теорией модернизации. ¹¹ Тезис Sonderweg постулирует специфически немецкую отсталость в отношении либеральных ценностей, терпимости и гражданского духа, высокого уровня доверия к авторитарному государству и нарушенного отношения к социальным конфликтам.В середине 1960-х социолог Ральф Дарендорф (1929–2009) описал традиционное немецкое недоверие к демократии и восприимчивость к авторитарным моделям порядка в получившей широкое признание книге. Он утверждал, что, несмотря на прогрессивную экономическую структуру, Германия никогда по-настоящему не принимала политическую современность с ее открытостью к социальным различиям и способностью выдерживать конфликты до 1945 года. В то же время он признал, что национал-социализм радикально изменил политический менталитет немцев: «Der Volksgenosse verbietet die Wiederkehr des Untertanen; darin liegt sein spezifisch modernes Gesicht.(Концепция товарища фолька запрещает возвращение идеи субъекта; в этом его специфически современное лицо).

В 1980-х дискуссия, инициированная Дарендорфом, велась под нормативным предзнаменованием того, был ли национал-социализм современным явлением. Многие участники дискуссии поняли это как вопрос о том, были ли нацисты частью «хорошей» современности.С сегодняшней точки зрения особенно поразительно то, до какой степени обсуждение было узко сфокусировано на положительных чертах современности, то есть на демократии и участии, и как темные стороны современности были просто заблокированы. Антисемитизм, неприятие капитализма и насильственный характер национал-социализма просто считались «антисовременными». ¹³ Таким образом, немецкий историк Ганс Моммзен (1930–2015) мог описать национал-социализм как «притворную модернизацию» ( vorget ä uschte Modernisierung ). ¹⁴ В ходе этих дебатов не были учтены основные выводы недавних исследований, согласно которым безграничная жестокость национал-социализма и одержимость порядком любой ценой были точным выражением того, что характеризовало его как подлинно современное явление. ¹⁵ Преступники-национал-социалисты, однако, были кем угодно, только не антисовременными «дикарями», они были «обычными людьми»; у вдохновителей истребления было совершенно современное представление о том, в какой степени могут быть сформированы общества. ¹⁶ Это слепое пятно становится еще более очевидным, если учесть, что амбивалентность современности уже была отмечена одним из первых теоретических трактовок национал-социализма на немецком языке: Теодором В. Адорно (1903–1969) и Максом Хоркхаймером (1895–1973). ) Диалектика Просвещения ( Dialektik der Aufklärung ), которая была опубликована в 1947 году.

Модернизация после 1990 года: возрождение и новая критика

С падением коммунизма в 1990 году теория модернизации неожиданно оживилась.Внезапно показалось, что, несмотря на всю критику противоположного, аргумент о превосходстве западной модели все-таки оказался верным. Что касается ГДР, социолог Марио Райнер Лепсиус (1928–2014) отстаивал парадигматический аргумент о том, что дедифференциация в социалистическом обществе равенства истощила любой потенциал модернизации. ¹⁷ Таким образом, реорганизация политики, экономики, а также концепции гражданского общества в Восточной Европе после 1989 г. в основном происходила в соответствии с западными представлениями.Однако вскоре стало очевидно, что сходство носило чисто поверхностный характер; на первый план вышли эндемичные традиции, старые элиты и менталитеты оказались более укоренившимися, чем предполагалось ранее. Укрепление демократизации посредством процветания во многих случаях потерпело неудачу. В ряде восточноевропейских обществ, особенно в бывших советских республиках, возникла авторитарная модель с националистическими чертами, проводившая экономическую модернизацию без кардинальных изменений в политической структуре. ¹⁸

В других местах также растет осознание не только различных мыслимых путей развития, но и различных целей. В частности, Китай представляет собой яркий пример модели, которую можно наблюдать и в России: структурная экономическая трансформация с определенной долей безжалостного капитализма и, тем не менее, сильным упором на элементы экономического планирования как раз и сопровождается не демократизацией, а авторитарным контролем. . Вместе с этим часто сопутствует явное сохранение и даже реконфигурация традиций, особенно религиозных.Таким образом, ставится под сомнение постулат взаимозависимости, предполагающий равномерно направленную модернизацию различных секторов. Вместо этого допускается эволюция одних секторов, оставляющая «позади» другие сектора. Сторонники таких частичных изменений утверждают, что более или менее одновременная модернизация всей экономики, политики, образования, религии и т. д. приведет к чрезмерной нагрузке на соответствующие общества. Они указывают на феномен, который уже был открыт самими теоретиками модернизации: быстрые изменения предполагают более сильную связь с традицией, поскольку именно изменения делают традицию возможной.Соответственно, в статических обществах фактически нет традиций, поскольку сегодняшние условия существенно не отличаются от вчерашних. Таким образом, даже традицию можно считать частью модернизации.

Таким образом, китайская модель не поддерживает идею временной пролонгации изменений, т. е. откладывания модернизации в отдельных секторах до послезавтра. Вместо этого становится очевидным, что одни отрасли демонстрируют чрезвычайно высокую степень развития, тогда как другие остаются откровенно отсталыми.Строго говоря, это уже имело место и в Японии. ¹⁹ Вопросы, касающиеся постулата взаимозависимости, которые уже ставились в 1960-х годах в отношении постколониальных обществ, теперь были переформулированы и применены к постсоциалистическим государствам Восточной Европы и зарождающимся странам Азии, Африки и Латинской Америки. Америка. В этом отношении крах коммунизма восточного блока выявил целый ряд эмпирических возражений против неизбежной динамики теоретико-модернизационных концепций.Размышляя над такими концепциями с марксистской точки зрения, Йоханн Палл Арнасон (род. в 1940 г.) даже утверждал, что основные причины распада Советского Союза следует искать в случайных факторах, а не в систематической необходимости. ²⁰ В запасе была не западная современность, а культурно определенный путь развития.

Термины «модернизация» и «современность» также подвергались критике с теоретической точки зрения. Прежде всего, были возражения против имплицитно нормативного понятия концепции современности.Поскольку критическая оценка диктаторского и колониального прошлого указала на его насильственный характер, современность уже не может косвенно считаться «хорошей» современностью. Польский социолог Зигмунт Бауман (1925–2017) подтвердил представление об амбивалентной современности: с одной стороны, современность стремится к ясности, стабильности и прозрачности; с другой стороны, она порождает отчуждение, неудачников, нестабильность и непроницаемость. Таким образом, современность в конечном счете страдает от собственной сложности. ²¹ Почти все концепции современности подчеркивали эту амбивалентность.Более поздние прочтения работ Макса Вебера (1864–1920) сделали более сильный акцент на его представлениях о «железной клетке рабства» («stahlhartes Gehäuse der Hörigkeit») ²² , чем на возможностях рационализации, которые, как правило, были на пределе. центр более традиционных интерпретаций Вебера. ²³ Мишель Фуко (1926–1984) добился того, что набеги на темную сторону современности — дисциплинарное общество, интернализация властных отношений и обусловленность субъекта — теперь пользуются беспрецедентной степенью влияния. ²⁴ Бруно Латур (род. 1947), французский социолог науки и техники, постулировал неразрешимый антагонизм между природой и обществом как неотъемлемую часть современности. Современность неизменно порождает отчуждение; в своих впечатляющих полевых исследованиях развития новых технологий он показал, что предполагаемая рациональность социальных процессов ведет к иррациональности. ²⁵ Более того, опираясь на работы немецкого философа Петера Слотердайка (род. 1947), он утверждал, что экспортный продукт современности был прежде всего предназначен для «других»: «Wir Europäer liebten die Globalisierung, solange wir diejenigen waren, die sie durchführten, doch nun, wo wir von den anderen globalisiert werden, finden wir das Ganze nicht mehr so ​​lustig und schreien plötzlich nach Wurzeln, Mauern, Standorten, Nischen und, wie die Franzosen sagen, ‘kulturellen Ausnahmen’. ²⁶ Критика модернизации, таким образом, также приняла элементы из области постколониальных исследований, которые понимали модернизацию как неоколониальную стратегию, направленную на принуждение «других» к определенному пути развития, и ставили под сомнение альтруистические мотивы ее проводников. Бенгальский историк Южной Азии Дипеш Чакрабарти (род. в 1948 г.) в своей широко известной книге «Провинциализация Европы » присоединился к хору голосов, отвергавших идею универсального пути развития по образцу Европы и противопоставлявшего ее автохтонные интеллектуальные традиции незападных обществ. ²⁷

Множественные современности

Действительно, оценка Чакрабарти была критикой, которую можно отнести к той же категории, что и критику теории модернизации: как нормативную и основанную на интересах, сильно зависящую от местоположения и как политически предвзятую. Теория модернизации отреагировала на ряд возражений, продолжая развивать подходы, которые уже содержались в исходной концепции, но до сих пор мало упоминались. Это одна из причин, почему публикации о «модернизации» продолжают процветать.Краткий обзор ряда крупных каталогов немецких библиотек показал, что из всех книг со словом «модернизация» в названии около половины были опубликованы после 2000 года. Следует признать, что многие из этих названий посвящены модернизации недвижимости или административной практики; однако среди них также есть многочисленные теоретические размышления, исторические контекстуализации и учебники, которые подхватывают дискуссии последних пятидесяти лет и придают этому термину безошибочно новую форму.Уже в начале 1990-х годов голландские социологи Ганс ван дер Лоо (1954 г.р.) и Виллем ван Рейен (1938–2012) использовали свежий подход, который впоследствии стимулировал дальнейшие исследования и привлекал новых сторонников. Остановившись на критике телеологической природы теорий модернизации, их ситуативности и, наконец, их этноцентризма, они попытались переформулировать теорию модернизации, стремясь обратить более пристальное внимание на амбивалентность современности; так же, как Зигмунт Бауман, но ближе к традиционному дискурсу функционализма, который был очагом модернизационного подхода. Они понимают модернизацию как «einen Komplex miteinander zusammenhängender struktureller, kultureller, psychischer und physischer Veränderungen, der sich in den vergangenen Jahrhunderten herauskristallisierte und damit die Welt, in der wir augenblicklich leben, geformt hat und noch immer in eine bestimmte Richtung» ²⁸ Они понимают модернизацию как сумму четырех макропроцессов со своими собственными парадоксальными последствиями: дифференциации, рационализации, приручения и индивидуализации.Использование такой терминологии напоминает читателю о классической макросоциологической теории структуры, которую практиковали Парсонс или Никлас Луман (1927–1998). Действительно, их концепция модернизации напоминает нечто, приближающееся к всеобъемлющей и общей теории современных обществ. ²⁹ Однако они подчеркивают амбивалентные — они бы сказали: парадоксальные — характеристики этих четырех процессов, растворяя тем самым предшествующую нормативную предвзятость: в конце концов, рационализация подразумевает не только то, что действия социальных субъектов все больше управляются разумом. Это также может означать и обратное: усиление организационной слепоты и столкновение различных системно-специфических рациональностей. Одомашнивание — термин, который безошибочно обязан сильному восприятию работ Норберта Элиаса в Нидерландах, — обозначает не просто подчинение человеком природы, но также и появление нового дисциплинарного общества, в котором люди руководствуются наукой и технологиями и подчиняются к поведенческим ограничениям со стороны государства или других органов.

Тем не менее, несмотря на свой более сбалансированный характер, эта переформулировка теории модернизации представляла собой не что иное, как другой нормативный подход, только вердикт модернизации был уже не «хороший» или «плохой», а «хороший и плохой».«Одна конкретная форма теоретического прогресса демонстрировала гораздо более высокую степень абстракции, пытаясь избавиться от нормативных импликаций. Связанная с социологами Энтони Гидденсом (род. 1938) и Ульрихом Беком (1944–2015), его наиболее важной концепцией является концепция ³⁰ Концепция рефлексивной модернизации принимает во внимание возражения, противоречия и последствия модернизирующего развития. Этот термин использовался Беком в связи с его концепцией «второй современности». «Первая современность» вращалась вокруг производства товаров и богатства; а между тем становилось все более очевидным, что современность прежде всего порождает риски . Это самонаблюдение в форме общества риска и определило вторую, рефлексивную современность. Таким образом, критика, подобная критике Чакрабарти, была продуктом современности сама по себе и, в свою очередь, способствовала модернизации общества, которое к настоящему времени стало рассматриваться как глобальное сообщество.

Концепция «множественной современности» Шмуэля Эйзенштадта подхватила эту критику аналогичным образом. ³¹ Разнообразие досовременных обществ, утверждал он, также сыграло роль в формировании особенностей современного общества. Эйзенштадт отверг теорему о конвергенции индустриальных обществ; по его мнению, европейская современность была лишь одной из многих возможных моделей. Но что же тогда было общим ядром этих разных современностей, которые просто должны были существовать, чтобы поддерживать понятие «современность»? Эйзенштадт утверждал, что это ядро ​​следует искать в радикальной делегитимизации корней и истоков. Действительно, исламский фундаментализм, несмотря на постоянное обращение к предполагаемой традиции, также представляет собой новое, антитрадиционное движение. Тем не менее, утверждал Эйзенштадт, многие незападные разработки явно опираются на западный опыт и изменяют его. Он рассматривал фундаменталистские движения как возобновление якобинской революционной традиции, которая после ее возникновения во время Французской революции также сыграла важную роль в коммунистических движениях. Он пришел к выводу, что даже радикальный отказ от западных моделей не может избежать ссылок на западную современность как на эталон.Традиции, как утверждал социолог Андреас Лангеноль (1970 г.р.), осознают сегодня этот процесс делегитимации и поэтому готовятся к неизбежному натиску критики, который рано или поздно обрушится. ³² Старого метода аргументации неопровержимыми истинами больше недостаточно для самоутверждения религий и других традиционных моделей дискурса: традиции не просто исчезают, но в конечном итоге также становятся рефлексивными в ходе этого процесса.

Таким образом, множественные современности «второй современности» никогда не будут наблюдаться как чистые, отдельные типы. Как убедительно показал Чакрабарти, европейская современность была жестокой, колониальной современностью, которая подавляла автохтонные традиции и эксплуатировала их в своих целях. Тем не менее европейская современность есть, и даже в Индии или Нигерии просто отбросить эти традиции уже не получится. Вторая современность включает в себя не только множественные современности, но и множество сильно переплетенных, разнородных и гибридных культур.Рефлексивность второй современности вполне может заключаться даже в том, что она признает эти двусмысленности и неоднородности. Если это действительно так, то постколониальные исследования, какими бы критическими они ни были по отношению к «западным» теоремам модернизации, сами по себе могут рассматриваться как неотъемлемая часть рефлексивной модернизации. Они являются примером того, как саморефлексия обществ всегда должна предвидеть возможность того, что она окажется под наблюдением и, таким образом, неизбежно изменится в критическом процессе. ³³

Таким образом, более поздние публикации были направлены на анализ современности, которая воспринимает и историзирует себя как таковую.Энтони Гидденс описывает четыре основные черты современности: распутывание зависимости от пространства и времени (т. Фактически это сводилось к парадигматическому устранению изначально нормативных описаний, традиционно связанных с классической теорией модернизации. Речь идет уже не об отношениях между рыночной экономикой и демократией в какой бы то ни было форме, а о коммуникациях без оглядки на расстояние.Однако глобальное общество как коммуникативная сеть может означать разные вещи. Им можно воспользоваться как возможностью ускорить экономические отношения, так же как его можно использовать для террористической деятельности или даже организации новых гражданских институтов. «Аль-Каида», спецслужбы и арабская революция опирались на одни и те же коммуникационные технологии. Модернизация больше не означает установление определенного набора экономических условий с участием обществ первопроходцев и опоздавших, а означает осознание коммуникативного действия в постоянно меняющихся контекстах. Прежде всего растет знание того, что общество состоит из наблюдений и что каждое отражение может породить еще одно отражение. Вот как теория систем Лумана описывает современность. ³⁴

Это, в свою очередь, поднимает вопрос о том, не стала ли модернизация как концепция тем временем термином, нагруженным смыслом, но лишенным определения. Между телеологическим, нормативным и легко применимым понятием модернизации, с одной стороны, и концепцией ненаправленных, гетерогенных и гибридных процессов, характеризующихся возрастающей рефлексивностью даже традиций в коммуникативном обществе, с другой, становилось все труднее преодолеть этот разрыв. и поддерживать некоторую связь между этими противоречивыми подходами.Возможно, было бы более уместно использовать термин «модернизация» для описания парадигмы, которая по существу остается в рамках концептуальных моделей 1950-х годов, возможно, осознавая различные пути развития, но, тем не менее, придерживаясь конечного видения. В этом смысле теория модернизации была бы мертва — по крайней мере, теоретически, поскольку на практике этот термин продолжает использоваться в чистом виде. В самом деле, если мы мыслим в терминах мирового общества и задаем вопросы, касающиеся дифференциации, двусмысленности и саморефлексивности, этот термин больше нельзя использовать для объяснения процессов развития без дальнейших церемоний.В противном случае это было бы просто еще одним словом для обозначения социальных изменений.

Томас Мергель

Приложение

Библиография

Арнасон, Йоханн Палл: Неудавшееся будущее: истоки и судьбы советской модели, Лондон, 1993.

Бэнфилд, Эдвард К.: Моральные основы отсталого общества, Чикаго, Иллинойс, 1958.

Бауман, Зигмунт: Современность и амбивалентность, Итака, Нью-Йорк, 1991.

Бауман, Зигмунт: Dialektik der Ordnung: Die Moderne und der Holocaust, Гамбург, 1994.

Бек, Ульрих: Risikogesellschaft: Auf dem Weg in eine zweite Moderne, Франкфурт-на-Майне, 1986.

Бек, Ульрих и др.: Entgrenzung erzwingt Entscheidung: Was ist neu an der Theorie Reflexiver Modernisierung?, в: Ulrich Beck et al. (ред.): Entgrenzung und Entscheidung: Был ли ist neu an der Theorie reflexiver Modernisierung? Франкфурт-на-Майне, 2004 г., стр. 13–62.

Белла, Роберт: Религия Токугава: культурные корни современной Японии, Нью-Йорк, штат Нью-Йорк, 1957.

Бендикс, Рейнхард: Пересмотр традиции и современности, в: Сравнительные исследования в обществе и истории 9 (1967), стр.292–346.

Чакрабарти, Дипеш: Провинциализация Европы: постколониальная мысль и исторические различия, Принстон, Нью-Джерси, 2000.

Дарендорф, Ральф: Gesellschaft und Demokratie, Мюнхен, 1965.

Дегеле, Нина / Дрис, Кристиан: Modernisierungstheorie: Eine Einführung, Мюнхен, 2005.

Эйзенштадт, Шмуэль Н. (редактор): Multiple Modernities, New Brunswick, NJ 2002.

Эйзенштадт, Шмуэль Н.: Множественные современности, в: Дедал 129,1 (2000), стр. 1–29.

Айзенштадт, Шмуэль Н.: Модернизация: протест и перемены, Englewood Cliffs, NJ, 1966.

.

Эйзенштадт, Шмуэль Н.: Политическая система империй, Нью-Йорк, штат Нью-Йорк, 1963.

Фрей, Норберт: Wie modern war der Nationalsozialismus?, в: Geschichte und Gesellschaft 19 (1993), стр. 365–387.

Гидденс, Энтони: Konsequenzen der Moderne, Франкфурт-на-Майне, 1995.

Гилман, Нильс: Мандарины будущего: теория модернизации в Америке времен холодной войны, Балтимор, Мэриленд, 2003.

Хантингтон, Сэмюэл П.: Изменение к изменению: модернизация, развитие и политика, в: Сравнительная политика 3 (1971), стр. 283–322.

Кнёбл, Вольфганг: Spielräume der Modernisierung: Das Ende der Eindeutigkeit, Weilerswist 2001.

Langenohl, Andreas: Tradition und Gesellschaftskritik: Eine Rekonstruktion der Modernisierungstheorie, Frankfurt am Main 2007.

Латур, Бруно: Selbstporträt als Philosoph: Rede anläßlich der Entgegennahme des Siegfried Unseld Preises, Франкфурт-на-Майне, 28.Сентябрь 2008 г., онлайн: http://www.bruno-latour.fr/sites/default/files/downloads/114-UNSELD-PREIS-DE.pdf [19.06.2012].

Латур, Бруно: Wir sind nie modern gewesen: Versuch einer symmetrischen Anthropologie, Frankfurt am Main 2008.

Лепсиус, М. Райнер: Созиологическая теорема о социальной структуре «Современного» и «Modernisierung», в: Рейнхарт Козеллек (ред.): Studien zum Beginn der modernen Welt, Штутгарт, 1977, стр. 10–29.

Лепсиус, М. Райнер: Die Institutionenordnung als Rahmenbedingung der Sozialgeschichte der DDR, in: Hartmut Kaelble et al.(ред.): Sozialgeschichte der DDR, Штутгарт, 1994, стр. 17–30.

Лернер, Дэвид: Кончина традиционного общества: Модернизация Ближнего Востока, Нью-Йорк, штат Нью-Йорк, 1958.

Липсет, Сеймур М.: Политический человек: социальные основы политики, Гарден-Сити, Нью-Йорк, 1960.

Loo, Hans van der / Reijen, Willem van: Modernisierung: Projekt und Paradox, Мюнхен, 1992.

Луман, Никлас: Das Moderne der modernen Gesellschaft, в: Никлас Луман: Beobachtungen der Moderne, Opladen 1992.

Мацерат, Хорст / Фолькманн, Генрих: Modernisierungstheorie und Nationalsozialismus, в: Jürgen Kocka (ed.): Theorien in der Praxis des Historikers: Forschungsbeispiele und ihre Diskussion, Göttingen 1977, стр. 86–116.

Мергель, Томас: Geht es weiterhin voran? Die Modernisierungstheorie auf dem Weg zu einer Theorie der Moderne, в: Thomas Mergel et al. (ред.): Geschichte zwischen Kultur und Gesellschaft: Beiträge zur Theoriedebatte, Мюнхен, 1997, стр. 203–232.

Моммзен, Ганс: Nationalsozialismus als vorgetäuschte Modernisierung, в: Lutz Niethammer (изд.): Der Nationalsozialismus und die deutsche Gesellschaft: Ausgewählte Aufsätze, Гамбург, 1991, стр. 405–427.

Моммзен, Маргарета: Система Путина: Геленкте демократии и политической справедливости в России, Мюнхен, 2007.

Мур, Баррингтон: Soziale Ursprünge von Demokratie und Diktatur, Франкфурт-на-Майне, 1974.

Парсонс, Талкотт: Социологическая теория и современное общество, Нью-Йорк, штат Нью-Йорк, 1967.

Peukert, Detlev: Max Webers Diagnose der Moderne, Göttingen 1989.

Принц, Михаэль / Зительманн, Райнер (ред.): Nationalsozialismus und Modernisierung, 2-е издание, Дармштадт, 1995.

Ростоу, Уолт В. : Этапы экономического роста: некоммунистический манифест, Кембридж, Массачусетс, 1960.

Рудольф, Ллойд И. / Хупер Рудольф, Сюзанна: Современность традиции: политическое развитие в Индии, Чикаго, Иллинойс, 1967.

Шлухтер, Вольфганг: Die Entwicklung des okzidentalen Rationalismus: Eine Analyze von Max Webers Gesellschaftsgeschichte, Tübingen 1979.

Швинн, Томас (редактор): Die Vielfalt und Einheit der Moderne: Kultur- und strukturvergleichende Analysen, Wiesbaden 2006.

Смелзер, Нил: Социальные изменения в промышленной революции, Чикаго, Иллинойс, 1959.

Вейн, Поль / Фуко, Мишель: Die Revolutionierung der Geschichte, Франкфурт-на-Майне, 1992.

Вебер, Макс: Parlament und Regierung im neugeordneten Deutschland, в: Макс Вебер: Gesammelte politische Schriften, изд. Йоханнес Винкельманн, 5-е издание, Тюбинген, 1988, стр.306–443, онлайн: http://www.zeno.org/nid/20011441577 [12.04.2011].

Велер, Ганс-Ульрих: Modernisierungstheorie und Geschichte (1975), в: Ганс-Ульрих Велер: Die Gegenwart als Geschichte: Essays, Мюнхен, 1995, стр. 13–58, 266–284.

Велинг, Питер: Die Moderne als Sozialmythos: Zur Kritik sozialwissenschaftlicher Modernisierungstheorien, Франкфурт-на-Майне, 1992.

Уитакер, К.С.: Дисритмичный процесс политических изменений, в: Мировая политика 19 (1967), стр. 190–217. Луман, Модерн 1992.

Модернизация кафедры — Краткая история — История кафедры

Модернизация кафедры

Опыт современной войны показал, что Государственный департамент придется претерпеть серьезные изменения. Еще в 1915 году в ответ на давления военного времени на дипломатические и консульские службы Конгресс принял Закон о каменном наводнении, который разрешал назначение некоторых дипломатических и консульских служащих на функциональные должности, а не на конкретные должности в поле. До этого сотрудники консульства, желавшие перевестись в Дипломатическая служба должна была сдавать экзамены, а устные экзаменаторы, может захотеть оставить дипломатию прерогативой людей из «правильных школ» или «правильные семьи» могли отвергнуть кандидатов, несмотря на их опыт. В дополнение к назначению после экзамена или президентского назначения, Закон 1915 г. разрешал переназначение путем административного перевода.

Но и после войны общественность считала, что модернизация Американская дипломатическая практика была еще далека от завершения. В январе 1920 г. Госсекретарь Роберт Лансинг в письме сочувствующему конгрессмену Джону Джейкобу Роджерс из Массачусетса так описал проблему: «Механизм правительство, предназначенное для решения наших внешних сношений, нуждается в полный ремонт и реорганизация. Как бы адекватно это ни было, когда преобладал старый порядок, и мирские дела были свободны от нынешние затруднения, оно перестало реагировать на нынешние потребности». Требовались три категории реформ, чтобы Департамент эффективно функционировать в изменившихся условиях послевоенный период:

• (I) Дипломатические службы должны были быть полностью профессионализированы и демократизированный;
• (II) Структура Департамента должна быть модернизирована для решения эффективно с целым рядом новых политических инициатив; и
• (III) Отношения между Департаментом и другими участниками внешнеполитический процесс должен был быть прояснен и вестись в новый институциональный контекст.

границ | Современность и идея прогресса

Введение

Петер Вагнер выражает широко разделяемое мнение, когда пишет, что современность «всегда ассоциировалась с прогрессом» (Wagner, 2012, p. 28), поскольку вера в бесконечный прогресс часто определяется как одна из основных характеристик Просвещения (см. Вагнер, 2016). Можно утверждать, что слово «ассоциация» должно быть осторожно использовано автором в этом контексте с целью избежать каких-либо резких заявлений о возможном тождестве между современностью и концепциями прогресса, указывая в то же время на некую неслучайную соответствие между двумя «терминами.

Однако мало кто сомневается в том, что идея «имманентного и неопределенного прогресса», постепенно заменившая средневековую веру в провидение, неразрывно связана с современностью, возникшей в разгар querelle des anciens et des modernes в философии. и искусства, а затем распространились на различные аспекты европейского общества. Лёвит утверждает, что эта новая вера в прогресс, которая почти стала «религией», была бы невозможна без сомнения в догме о божественном провидении, но, по иронии судьбы, постепенно заменяя ее, она также должна была взять на себя свою функцию, а именно.он должен был «предвидеть и предвидеть будущее» (Löwith, 1949, p. 60). Таким образом, идея прогресса, которая — вместе с концепцией революции — сформировала горизонт исторических ожиданий на ранних стадиях Нового времени и породила жанр философии истории, в самом своем происхождении являла собой пример амбивалентного отношения к средневековой концепции. мира, будучи «христианином по происхождению» и «антихристианином по смыслу», как отмечает Лёвит (1949) (стр. 61). Столь же очевидно, что в настоящее время великие нарративы о прогрессе кажутся довольно непопулярными и излишними, но это вряд ли означает, что все понятия прогресса не имеют отношения к обществам позднего Нового времени или к нашим попыткам понять нынешние формы современности, как справедливо отмечает Питер Вагнер. в предвкушении своего последнего вклада в проблему прогресса (Вагнер, 2016).

Можно утверждать, что представления о прогрессе можно проследить в различных аспектах дискурсов о современности, начиная от бытовых представлений и стереотипов о «современном состоянии» и заканчивая, слегка перефразируя Лиотара, социологическими или философскими описаниями современности. Однако только с последним я собираюсь иметь дело в этом кратком экскурсе по прогрессу. В дальнейшем я не пытаюсь дать исчерпывающий отчет о различных фазах, через которые прошла идея прогресса между восемнадцатым веком и настоящим, поскольку это потребовало бы отдельного исследования (Nisbet, 1994).Вместо этого я сосредоточусь на переносе понятия прогресса из области философии истории в область социальной теории и на влиянии прогресса на более широкое теоретизирование социальных изменений. Затем я перехожу к рассмотрению того, каким образом переплетение образов прогресса с современностью сформировало основные дихотомии в социальной теории, такие как дихотомии между сообществом/обществом и системами/жизненными мирами. Наконец, я обращаю внимание на то, каким образом подход Эйзенштадта к множеству современностей поставил под сомнение веру в прогресс, лежавшую в основе теорий модернизации, и на перспективы, открытые более поздними попытками Вагнера теоретизировать взаимосвязь между прогрессом и текущими современными проектами.

Философия истории

На уровне теоретических дискурсов, явно или неявно затрагивающих проблемы современности, часто непризнанная приверженность некоторому понятию прогресса прослеживается с первого взгляда в различных описаниях социальных изменений. В этом нет ничего удивительного, учитывая избирательное сходство между «научным» стремлением, характерным для ранней социологии, к раскрытию механизмов, лежащих в основе социально-исторических изменений, и областью философии истории, где впервые проявилась явная связь между прогрессом и историческими изменениями, отчасти в результате развития концепции «всемирной истории», а также концепции «человечества» как одновременно единичного/коллективного субъекта истории. Конечно, всегда можно различить «более слабые» концепции прогресса, как в Идее всеобщей истории Канта, и более радикальные, как в Феноменологии и Гегеля в «Лекциях по философии истории» , а также у Маркса и Энгельса и в некоторых версиях марксизма. В самом деле, многие собственные работы Маркса, по-видимому, подтверждают идею о том, что сам Маркс был в какой-то степени очарован широко распространенной верой в прогресс. Хотя здесь невозможно отдать должное разнообразию и богатству откликов друзей и врагов на работы Маркса в связи с проблемой прогресса, было бы неразумно совсем не освещать некоторые его стороны.

Похоже, что до Второй мировой войны немало марксистов чувствовали себя комфортно с понятием прогресса. Таким образом, пытаясь дать определение «ортодоксальному» марксизму в своей классической работе «История и классовое сознание» , Лукакс по-прежнему безошибочно утверждал, что, «приняв прогрессивную часть гегелевского метода», Маркс смог выявить реальный субстрат исторической эволюции » (Lucaks, 1972, стр. 17 — курсив мой). Несколько десятилетий спустя Ханна Арендт, рассуждая с совершенно иной интеллектуальной точки зрения, критически отмечает, что в «мечте Маркса о бесклассовом обществе… появляется последний, хотя и утопический, след концепции [прогресса] восемнадцатого века» (Арендт, 1973, с. .143).

Впрочем, еще с начала ХХ века своего рода марксисты тоже пытались проследить в работах Маркса недетерминистские элементы и вообще ставили под сомнение самое понятие о необходимом историческом развитии. Балибар (1995) представляет нам прекрасный пример такого отношения, поскольку он утверждает, что работы Маркса являются двуличными. Согласно Балибару, в таких текстах, как «Коммунистический манифест», «Немецкая идеология» , «введении» 1859 года к Критике политической экономии и первом томе Капитал Маркс предстает как мыслитель, придавший специфический интерпретационный поворот. к теме прогресса, обращаясь к ней с точки зрения экономики .Таким образом, этот аспект сочинений Маркса, по мнению Балибара (1995), омрачен — главным образом экономическим — детерминизмом и финализмом, несмотря на тот факт, что Маркс предвидел такое положение дел, которое в конечном итоге порвало бы с логикой исторического развития, т. е. бесклассовое общество. это означало бы возникновение собственно истории, т. е. истории как свободы (стр. 94).

Однако Балибар полагает, что он все еще может проследить недетерминистского Маркса, который фокусируется на историчности и на человеческой практике , а не на универсальных исторических тенденциях, читая между строк основных работ Маркса, приведенных выше, и в свете некоторых замечаний. содержится в его «Критике Готской программы » и в его переписке с Верой Засулич.Балибар даже утверждает, что в результате «поразительного поворота» марксовский «экономизм породил свою противоположность: набор антиэволюционистских гипотез» (Балибар, 1995, с. 108). В любом случае, даже если мы примем аргумент Балибара, Маркс представляет нам предельный случай мыслителя, который одновременно был очарован смесью позитивистских и прогрессивных подходов своего времени и предчувствовал интеллектуальные разработки, которым еще предстояло проявиться. Или, в еще иной формулировке, с одной стороны, Маркс выступает как «высший бунтарь против буржуазной либеральной мысли», а с другой стороны, Маркс «принимал универсализм, поскольку он принимал идею неизбежного исторического движения к прогрессу» ( Валлерстайн, 1991, с. 125).

Можно утверждать, что развитие идеи прогресса в современности было в определенной степени обусловлено сочетанием средневековой эсхатологии и возникновения ожиданий, ставших возможными благодаря множеству беспрецедентных изменений в науке и политических, экономических и социальных институтах. Действительно, Козеллек утверждает, что эта комбинация породила темпоральность, которая могла безгранично открываться будущему, тем самым сделав возможной саму идею универсальной истории (см.140, 232). Большое значение имеет понимание Козеллеком того, что прогресс был не «просто идеологическим способом видения будущего», но что он «скорее соответствовал новому повседневному опыту, который постоянно подпитывался из ряда источников», таких как развитие технической цивилизации. и быстрые изменения социальных и политических институтов (Коселлек, 2004, стр. 60). Теперь следует отметить, что, хотя значение понятия идеологии остается в значительной степени амбивалентным, мы, безусловно, должны позаботиться о том, чтобы не рассматривать идею прогресса как эпифеномен. В этом смысле прогресс лучше всего понимать как «воображаемое социальное значение» в том смысле, который Касториадис придает этому понятию, а именно. как значение, которое не ограничивается ни воспринимаемым (реальным), ни сознательно мыслимым, но проистекает из бессознательного, образует непризнанную основу коллективных и индивидуальных практик и действий (см., например, Castoriadis, 1987, особенно главы 3, 4). , 7; подробное обсуждение концепции см. в Arnason, 2014).

В качестве альтернативы мы могли бы рассматривать прогресс как ключевой элемент того, что Тейлор называет «социальным воображаемым», а именно.дотеоретический, относительно структурированный способ понимания мира, разделяемый большими социальными группами или даже целыми социальными формациями, формирующий практику и придающий легитимность действиям и институтам (см., например, Taylor, 2007, стр. 172–173).

Фукуяма прослеживает появление специфически современной концепции прогресса в трудах Макиавелли и особенно в том, что он понимает как разъединение политики и морали в работах Макиавелли. Тот же автор прослеживает важные формулировки прогресса в трудах мыслителей эпохи Просвещения, таких как Вольтер, энциклопедисты и Кондорсе, но предполагает, что именно с появлением немецкого идеализма это понятие получило наиболее тщательную и «серьезную» трактовку (Fukuyama, 1992). , п.57). Возможно, в немецком идеализме прогресс рассматривался в первую очередь с точки зрения постепенного достижения истины , как в кантовском идеале постепенного Просвещения и гегелевской концепции (абсолютного) духа .

Часто считалось, что Кант дал нам умеренную, но в то же время каноническую концепцию Просвещения и темы прогресса в истории. В своей трактовке сочинений Канта, которые прямо или косвенно касаются проблемы прогресса и истории, Хоннет различает три различных способа, которыми Кант занимался этой проблемой.Первая такая версия, возможно, в значительной степени зависит от взглядов Руссо на цивилизацию и, следовательно, связана с концепцией «несоциальной общительности» и необходимостью признания со стороны своего социального окружения (Honneth, 2009, p. 12). Вторая версия постулирует, что основным механизмом исторического прогресса является социальный конфликт, прикрывающийся постоянной угрозой войны и бесконечными попытками положить конец конфликту (Honneth, 2009, p. 13).

По мнению Хоннета, обе версии, упомянутые выше, основаны на допущении, что общая телеология соединяет естественную и человеческую сферы, и только в третьей версии специфически человеческая сфера рассматривается как относительно независимая от естественной телеологии.По его словам, третья версия рассматривает природу только как «источник конкретной человеческой способности… а не как изначальную причину интересующего нас плана» (Хоннет, 2009, стр. 14). На первый взгляд третья формулировка Канта может показаться менее важной, чем она есть на самом деле. Хоннет прослеживает в нем понимание того, что человеческий интеллект и «механизм обучения» установлены как ключевой механизм прогресса как в онтогенезе, так и в филогенезе, и утверждает, что между кантовским и гегелевским трактовками прогресса есть сходство; с его точки зрения, они оба понимают исторические процессы в терминах «направленного прогресса», с той принципиальной разницей, что Кант не полагался на «анонимный процесс развертывания духа» (Honneth, 2009, p. 17).

В манере, которая, возможно, приближает его к хабермасовскому пониманию роли публичной сферы и его теории возникновения и развития коммуникативной рациональности, Хоннет утверждает, что только эта последняя версия кантовской трактовки истории является жизнеспособной и действенной. «плодотворным для настоящего времени», поскольку все те, кто «активно поддерживает нравственные достижения Просвещения», теперь должны понимать историю как «конфликтный процесс обучения», а себя — как «наследников» этого процесса и, следовательно, как ответственных для продолжения этого развития «в свое время» (Honneth, 2009, с.18).

Теперь я считаю, что мы могли бы добавить некоторые элементы к этому пониманию, не нарушая намерений и идей Хоннета. Во-первых, следует отметить, что мы всегда можем интерпретировать имманентную телеологию Гегеля — и его трактовку абсолютного духа — как относительно открытые. В этом случае избирательное сходство между кантовской и гегелевской версиями человеческой свободы и исторического прогресса становится более выраженным. В этом отношении, конечно, не случайно, что Роуз, утверждающий, что «в мысли Гегеля «дух» означает структуру признания или непризнания в обществе» и «неотделим от абсолютного духа, смысла истории в целом», способен проследить параллели между моральным суждением Канта и абсолютной этической жизнью Гегеля (Роуз, 1981, с.41, 45).

Во-вторых, представление о прерывистом относительно независимом от природы историческом прогрессе открывает целое поле для исследования постоянно меняющихся отношений между человеческими и нечеловеческими формами развития. Попутно следует отметить, что, на мой взгляд, из различных ответов на эту проблему наиболее многообещающим является ответ Касториадиса. По Касториадису, обществу свойственна двоякая неопределенность: с одной стороны, в опирающемся на «первый природный субстрат» общество относительно независимо от того, что мы обычно называем естественными законами, а с другой стороны, в своем развитии вокруг магмоподобных социальных значений, институты сопротивляются объяснению, основанному на том, что Касториадис называет «тождественной» (формально-математической) логикой (см. Castoriadis, 1987, esp.глава 5; Clooger, 2014 показывает, что критика ансамблево-тождественной логики Касториадисом на самом деле является сфокусированной и глубокой критикой разума).

Третий пункт касается простого наблюдения, что любой прогресс в обучении никогда не может быть только созерцательным по своей природе. Скорее, любая достигнутая «истина» должна была быть воплощена в институтах и ​​тем самым способствовать как коллективной, так и индивидуальной автономии, несмотря на слишком часто ощущаемое противоречие между индивидуальным, частным и универсальным, которое Гегель стремился примирить через свою концепцию современного мира. государство.Само собой разумеется, что это отождествление истины, прогресса и современности также натолкнулось на сопротивление, наиболее острый момент которого в девятнадцатом столетии, вероятно, можно найти в понижении Ницше статуса истины до статуса «метафоры» и «метафоры». его последующая двойная атака на идею прогресса в истории через метафору «вечного возвращения того же самого» в Так говорил Заратустра и постулирование существования регрессивных сил как основополагающих инстанций и столпов иудео-христианского цивилизации и европейской современности в Генеалогия морали .

Социальная теория и социальные изменения

Однако в той мере, в какой вызовы вдохновленному Просвещением доминирующему дискурсу о прогрессе оставались относительно ограниченными и маргинальными, воображаемое прогресса не переставало захватывать социологическое воображение с момента зарождения дисциплины. Огюст Конт, этот «приверженец как порядка, так и прогресса» (Верник, 2001, с. 10), думал, что уловил «закон трех стадий», которые человеческий дух по необходимости должен был пройти в своем развитии, и он постулировал соответствующие преобразования в области целых обществ и институтов.

Нисбет показал, что в отношении своей приверженности идее о том, что «человеческая история была линейной, что она развивалась поэтапно или в эпохи и что она ни на что так не похожа, как на интеллектуальное развитие отдельного человека», Конт на самом деле типичный представитель своего времени и наследник концепции, возникшей в римской античности и позже «схваченной и сделанной св. Августином ключом к всемирной истории» (Нисбет, 1994, с. 255). Как известно, злополучная концепция Конта (очевидно, ранняя и несколько неуклюжая попытка социологии знания) была встречена с подозрением или даже внешним неприятием с тех пор, как Дюркгейм видел своей задачей очистить социологию от метафизики Конта.Такое же подозрение было направлено против эволюционизма Герберта Спенсера, возможно, еще одного вдохновленного Дарвином обличия, под которым рассматривалось «воображаемое значение» прогресса на заре социологии и которое было провозглашено и покончено с Толкоттом Парсонсом в его первой крупной работе. Структура социального действия , хотя по иронии судьбы сам Парсонс пришел к принятию квазиэволюционной точки зрения на социальные изменения в своих более поздних работах, наиболее заметно выраженных в его статье 1964 года «Эволюционные универсалии в обществе» (Parsons, 1964). .

Интересно, что парсоновскую социологию обвиняли в продвижении неисторического взгляда на общество, который якобы препятствовал любому существенному анализу социальных изменений. В своем постскриптуме 1968 года к статье «Процесс цивилизации» Элиас дает интересный интерпретационный поворот этой критике структурного функционализма. Действительно, он утверждает, что с введением концепции «переменных паттернов» и особенно с двустишием «аффективность против аффективной нейтральности» Парсонс заново интерпретирует проведенное Тоннисом различие между Gemeinschaft и Gesellaschaft .В этом прочтении творчества Парсона сообщество характеризуется аффективностью, а общество — аффективной нейтральностью. Далее Элиас утверждает, что, вводя такие весьма абстрактные концепции, Парсонс теоретизирует социальные изменения, как если бы они были «карточной игрой», и остается нечувствительным к «отличительным особенностям» исторически конкретных обществ (Элиас, 2000, стр. 453–454). По словам Элиаса, Парсонс использует такие понятия, как «эго» и «система», в овеществленной манере, которая воспроизводит якобы ошибочное предположение Дюркгейма о том, что «отношение между «индивидуумом» и «обществом» представляет собой «взаимопроникновение» индивидуума и социальной системы». (Элиас, 2000, с.456). Именно такая трактовка понятий, по мнению Элиаса, вводит Парсонса в заблуждение и ответственна за его сведение «процессов к состояниям» (Elias, 2000, p. 456).

Однако в отношении прогресса в критике Парсонса Элиасом есть два важных элемента. Первый , хотя Элиас пишет постскриптум в тот день, когда Парсонс уже явно опубликовал работы, посвященные теме эволюции, в постскриптуме этот вопрос не упоминается. Наоборот, его критика — не что иное, как вариация господствующей критики структурного функционализма, которую она обвиняет в том, что она придерживается «элейского» взгляда на общество, поскольку предполагает, что «общества обычно находятся в состоянии равновесия» (Elias, 2000). , п.459). Во-вторых, , за критикой Парсонса Элиасом следует довольно интересное предположение, что предполагаемая слепота Парсонса к социальным изменениям является результатом полного отказа от темы социального развития, понятия, которое Элиас использует в этом контексте как почти синоним прогресса. Действительно, Элиас утверждает, что это часть более широкого упадка темы развития в социальных науках, что, по его мнению, должно быть связано с загрязнением описаний социального развития девятнадцатого века, таких как отчеты Конта, Спенсера, Маркса и Хобхауза. «политическими и философскими идеалами» (Элиас, 2000, с.458). В противовес этой идеализации прогресса «нация» предоставила в интерпретации Элиаса господствующей социальной теории двадцатого века столь же идеологический образ неизменной субстанции, которая служила моделью для структуралистско-функционалистских подходов (Elias, 2000, p. 462–463).

В этом контексте следует отметить, что на протяжении всего текста Элиас, по-видимому, придерживается мнения о том, что социальные науки не должны полностью воздерживаться от использования концепции развития или ослабевающей «веры в прогресс», а скорее должны избавиться от отделить его от идеологических элементов и обосновать их анализ на фактах (Элиас, 2000, с.458, 461, 467). Оставляя в стороне эпистемологические трудности, которые влечет за собой это утверждение, следует отметить, что, возможно, именно это отношение привело некоторых читателей его работ к тому, что трактовка Элиасом цивилизации была замаскированным эволюционизмом, как отмечает Ван Крикен (1998) (стр. 66). На мой взгляд, это вопиющее непонимание намерений Элиаса, поскольку он ясно понимает цивилизацию как ненадежный и незавершенный процесс, которому всегда угрожают контрцивилизационные процессы, такие как «децивилизирующий рывок гитлеровской эпохи» (Элиас, 1996, с.1) как он пишет во введении к Немцы . В то же время, однако, я не могу не согласиться с Ван Крикеном (1998) в том, что в работе Элиаса действует убеждение, что современные общества действительно развились или прогрессировали в некоторых аспектах и ​​ нелинейным образом (как в науке). и в расширенном применении самоконтроля) по отношению к средневековым (с. 67). В любом случае странно, что Элиас совершенно не комментирует явно эволюционистский характер более поздних теорий Парсонса.

Действительно, в своих более поздних работах Парсонс предвидит существование «эволюционных универсалий», т. е. элементов, «достаточно важных для дальнейшей [социокультурной] эволюции», в то время как он утверждает, что социальная организация посредством родства, общения с помощью языка, религии и технологии образуют незаменимый и «интегрированный набор эволюционных универсалий даже на самом раннем человеческом уровне» (Парсонс, 339, 342). В другой работе того же периода Парсонс четко рассматривает проблему социальных изменений с эволюционной точки зрения, утверждая, что социокультурная «эволюция происходила путем изменения и дифференциации от простых к все более сложным формам», хотя он также настаивает на множественном числе и несуществующих формах. -линейный характер этого развития (Парсонс, 1966, с.2). Именно это предположение лежит в основе его фундаментальной трехчастной классификации исторических обществ как «примитивных ( sic ) промежуточных и современных» и подкрепляет его заявление о том, что современность имеет свое единственное историческое происхождение в «обществах Западной Европы, которые развивались из средневековая основа, возникшая после заката Римской империи» (Парсонс, 1966, с. 3).

Ответ на эволюционизм пришел в конце 1960-х годов от Роберта Нисбета (1969), который выступал против эволюционных концепций социальных изменений, которые он справедливо приписывал как социологическим, так и философским теориям, хотя его аргументация может быть расширена и включать интерпретации социальных изменений. которые в значительной степени опираются на идею прогресса.В двух словах, аргумент Нисбета состоит в том, что социальная теория и философия страдают от неоправданной — и, в конечном счете, идеологической — концепции социальных изменений в терминах перехода от якобы низших (традиционных) форм общественной жизни к якобы более высоким в современности. Важно отметить, что он приписывает тенденцию современной мысли теоретизировать социальные изменения в такой довольно упрощенной манере интерпретации, которая была — возможно, случайно — дана в Новое время греческой концепции роста и упадка в сочетании с аристотелевской концепцией энтелехии . , я.е., внутренний принцип, якобы ведущий каждое существо к его цели или совершенству. Нисбет утверждает, что концепция энтелехии была переосмыслена как в контексте христианской традиции в трудах святого Августина, так и в современных светских философских и социологических описаниях социальных изменений, которые склонны рассматривать это явление как имманентный процесс. обществу и в связи с этим с точки зрения необходимого развития. Нисбет также утверждает, что наиболее показательную форму этой интерпретации можно найти в функционалистских и структуралистских социологических подходах, в контексте которых она также приводит к гипостазированию/эссенциализации «общества» как такового.

Сообщество/Общество

Как уже подразумевалось в рассуждениях выше, идея прогресса также скрыта за знаменитой дихотомией между сообществом и обществом ( Gemeischaft и Gesellschaft ), которая была так дорога ранним социологам. Эта простая оппозиция, далекая от того, чтобы быть просто образом, наполняющим одноименную работу Фердинанда Тонниса, может быть различима в различных обличьях (или даже замаскированно) в серии социологических рассуждений о социальном, начиная от идеально-типического противопоставления Макса Вебера между «традиционным» и «традиционным». и «современные»/«рациональные» формы социального (взаимодействия) и ассоциации в его «Экономике и обществе» , до постулирования Дюркгеймом двух форм/модусов солидарности (механической и органической), соответствующих досовременным и современным общественным формациям.В обоих случаях, конечно, выводы далеко не прямые.

Веберовское понимание современности с точки зрения рационализации и разочарования далеко от прославления прогресса, как ясно показывает его тезис о « Stahlhartes Gehäuse » или «железной клетке» в Протестантской этике (см. 123). Это справедливо в той мере, в какой этот тезис выражает большую озабоченность — если не откровенное отвращение (см. Giddens, 1992, p. xix) — к влиянию специфических форм рационализации, характерных для европейской современности, как на институты, так и на отдельных людей.Однако, несмотря на довольно неразрешенное противоречие между безошибочными признаками влияния Ницше на веберовскую интерпретацию современности и его одобрением методологического принципа ценностной нейтральности как предпосылки социологического предприятия, превосходство, которое Вебер приписывает рациональному действию, может не быть случайным. Другими словами, поскольку методологический атомизм Вебера был приписан непризнанной приверженности с его стороны современному Weltanschauung относительно индивидуальности (см.61), поэтому не исключено, что его идеально-типическая типология действия несет на себе тонкий отпечаток общего понимания модерна как прогрессивного с точки зрения рациональности по отношению к досовременным формам общественной организации.

Аналогичное наблюдение можно сделать в отношении дюркгеймовской концепции современности и социальных изменений. Хотя Дюркгейм намеренно переворачивает значения терминов «органический» и «механический», первоначально использовавшиеся в работах Тонниса, в сущности концепция относительно прогрессивного характера современных обществ по сравнению с досовременными остается неизменной в его концепции, если не даже более выраженным, чем в случае Тонниса.Дюркгейм теоретизирует современность — и социальные изменения — в терминах перехода от положения дел, подпадающего под категорию «механической солидарности», к положению дел, которое в основном характеризуется «органической солидарностью», т. е. с формы социальной жизни, совместимые с высшим чувством индивидуальности. Мюллер справедливо замечает, что использование Дюркгеймом термина «солидарность» следует понимать как попытку сформулировать «реляционную» концепцию, которая адекватно уловила бы природу социальной связи и дала ответ на проблему социального порядка.Таким образом, механическая солидарность описывает форму непосредственной интеграции индивида в сообщество, в то время как органическая солидарность выражает интеграцию через возрастающую дифференциацию как уровней индивидуального существования, так и коллективных представлений, которые становятся гораздо более сложными, чем в простых и архаичных формах обществ (Мюллер, 1994, стр. 79).

Это могло быть — и интерпретировалось — по-разному. Нисбет утверждает, что Дюркгейм был одним из немногих интеллектуалов своего поколения, которые сопротивлялись идее морального прогресса, но он также подчеркивает целенаправленное использование Дюркгеймом различения Тонниса между Gemeinschaft и Gesellschaft , его приверженность тезисам « социальная атомизация» и «секуляризация» (Нисбет, 1965, с.18, 21–22). Однако на другом конце спектра возможных интерпретаций ненадежный — и, возможно, даже обманчивый — характер этого различия был справедливо подчеркнут Жан-Люком Нэнси в его знаменитом сборнике статей под красноречивым заголовком Неоперативное сообщество . В этой работе Нэнси возражает против якобы фиктивного характера различия, замечая, что « сообщество не имело места … или, скорее… Gesellschaft появилась, чтобы помочь государству, промышленности и капиталу ликвидировать существовавшее ранее Gemeinschaft » (Нэнси, 1991, с.11).

Кроме того, переплетение между идеей прогресса и образом перехода от сообщества к обществу можно было также различить в функционалистской концепции социальных изменений в терминах (социальной) сложности и (системной) дифференциации . Обеспечивая одновременно описание и самопонимание современности, это фундаментальное различие между сообществом и обществом, по сути, определяет даже более поздние и более сложные подходы, такие как теория коммуникативного действия Хабермаса, где основное различие проводится между системами. и коммуникативный жизненный мир(ы).

Возможность многомерных жизненных миров была признана уже в классическом труде Альфреда Шюца «Феноменология социального мира» , где ясно сказано, что жизненный мир открыт для различных и, возможно, противоречивых интерпретаций, и автор предлагает «примеры» магическая интерпретация, относящаяся к простым обществам, теологическая интерпретация, которую пропагандируют религиозные миссионеры, и научная интерпретация, соответствующая современному ученому (Schutz, 1966, с.270). Помимо некоторого сверхъестественного сходства с «законом трех стадий» Конта, концепция Шюца здесь, по-видимому, основана на вере в то, что жизненные миры находятся в процессе постепенной рационализации, — тезисе, связанном с работами Макса Вебера, но ясно представленном и защищенном Хабермас в Теории коммуникативного действия (см. также Вагнер, 2016, стр. 88).

Системы и жизненные миры

Хабермас приписывает как онтологическое, так и эпистемологическое первенство жизненному миру, который он рассматривает как исходный локус социального взаимодействия и как основу системных форм социального развития (см.114). Поэтому он изо всех сил старается вне всякого сомнения установить — якобы исторически подтвержденный — тезис о постепенной рационализации жизненного мира, пытаясь в то же время дать всестороннее рассуждение о механизмах социальных изменений, обосновать свою концепцию « коммуникативной рациональности» и автономии Разума по отношению к его различным искажениям, которые, по его мнению, являются результатом системных интересов.

Хорошо известно, что Хабермас трактует слово жизни как понятие, противостоящее понятию «трансцендентальный субъект», и, следовательно, как образцовый «трансцендентальный» локус коммуникативных обменов (и взаимодействий) между более или менее рациональными агентами и как место где необходимо искать взаимное согласие и в идеале можно было бы достичь общественного консенсуса (Хабермас, 1987, с.126–127). Кроме того, он утверждает, что с «внутренней» точки зрения агентов жизненный мир представляет собой концепцию, которая представляет выборное сходство с дюркгеймовской концепцией «коллективного сознания» (Habermas, 1987, стр. 133). В этом смысле жизненный мир образует смысловой горизонт, в пределах которого живут и взаимодействуют агенты и на котором покоятся как смысловая направленность их индивидуальных действий, так и общий пережиток смысла целых общественных образований. Подобно собственно горизонту, жизненный мир сам по себе не может стать темой сознания субъекта (Хабермас, 1987, с.124) и, следовательно, различные его объективации (как, например, в случаях форм культуры и т. д.) лишь раскрывают стороны его общей структуры. Аргумент Хабермаса слишком сложен, чтобы подробно рассматривать его здесь, однако важно отметить, что, несмотря на признание влияния сложных взаимодействий между компетентными, но, возможно, неопытными (или неспециалистами) агентами на саму картину и структуру конкретных жизненных миров, он по-прежнему считает, что в целом структурно-морфологические преобразования жизненных миров можно интерпретировать как процесс постепенного превращения «священного в язык.

Эта концепция, которая вновь воспроизводит одно из самых знаменитых различений Дюркгейма (т. е. различие между сакральным и светским ), возможно, отождествляет «священное» с «невыразимым» (в смысле чего-то квазимифического, воображаемое, но еще не выраженное эксплицитно в языке) и светское с лингвистически опосредованной и постепенно развивающейся рациональностью. По мнению Хабермаса, внутренняя дифференциация жизненного мира приводит к разрастанию «областей», где взаимодействие происходит в условиях взаимной ориентации на понимание и где достижение консенсуса зависит от принципа «наилучшего аргумента» (Хабермас, 1987, с.145).

Эта формулировка влечет за собой двойную защиту автономии разума от критики первого поколения Франкфуртской школы и особенно от знаменитого тезиса «Диалектики Просвещения» (сама инверсия гегелевской и марксистской версии диалектики), и согласно которому, далекий от достижения Абсолютной самоясности (как у Гегеля) или полностью освобожденного положения дел (как у Маркса), «просвещенный» разум (Ratio) по необходимости скатывается к мифу и неразумию, поскольку он следует за неубедительная и порочная диалектика. «Диалектика Просвещения» — прекрасный пример теоретического дискурса, критикующего идею современности как прогресса, который — в отличие от других критических анализов современности, таких как, например, Шпенглер Упадок западной цивилизации — сохраняет определенную приверженность идеалам человеческого освобождения и причине, стремясь интерпретировать современность с точки зрения регрессии (но не упадка).

В этом отношении, с одной стороны, концепция Хабермаса о постепенно рационализируемых жизненных мирах резко контрастирует с аргументом Адорно и Хоркхаймера (Adorno and Horkheimer, 1986) о том, что просвещенный разум по существу инструментальный и квазимифический, поскольку Хабермас утверждает, что посредством коммуникативных действий миф в конечном счете постепенно заменяется разумом на той самой почве, на которой впервые возник сам миф, т. е.в жизненном мире.

Хабермас приводит показательный пример, когда утверждает, что мы можем различить символические элементы и ритуалы в архаических формах общества, но хотя эти архаические, мифические формы понимания имеют решающее значение для возникновения и поддержания социальной интеграции, они просто определяют социальное поведение, а не собственно действие. Скорее, он прямо заявляет, что только посредством «преобразования примитивных ( sic ) систем призывов в грамматически регламентированную, пропозиционально дифференцированную речь была достигнута социокультурная точка, в которой ритуализированное поведение превратилось в ритуализированное действие » и что из этого указывают на то, что «мы больше не должны довольствоваться описанием ритуализованного поведения, [но] мы можем попытаться понять ритуалы» (Хабермас, 1987, с.190). Другими словами, это в значительной степени фиктивное — но, возможно, эвристически плодотворное — постулирование крупной трансформации среди мифических представлений о мире воспроизводит широко разделяемое убеждение, что разум имеет в своей основе миф и что человеческое действие мыслимо как таковое только в условиях относительной рационализации. Из этого следует, что наши попытки «понять» действие в духе веберовской Verstehendesoziologie мыслимы только при условии некоторой эмерджентной формы рациональности — переинтерпретации со стороны Хабермаса веберовской типологии действия — и особенно веберовского убеждения в том, что «эмоциональное », а «традиционные» действия не являются собственно действиями, что, на мой взгляд, здесь более чем очевидно.

С другой стороны, Хабермас прослеживает прямую связь между искажающими элементами разума (так называемой инструментальной рациональностью) и системно обоснованными интересами. В этом смысле он пытается провести различие между неискаженной, коммуникативной формой рациональности, постепенно возникающей в результате развития жизненного мира (миров), и потенциально отчуждающей формой рациональности, порожденной системной дифференциацией и распространением систем. Другими словами, он утверждает, что эти идеально-типические представления об обществах (т.э., система и жизненный мир) претерпевают ряд изменений, которые он называет постепенным «расцеплением систем и жизненного мира» (Хабермас, 1987, с. 153) и которые приводят к опасной «колонизации» жизненного мира системными интересами при влияние средств вроде денег и власти, т. е. в прогрессивной технизации и инструментализации символических структур жизненного мира (например, Хабермас, 1987, с. 183, 187, 196).

Критика систем Хабермасом следует за его более ранними попытками выступить с критикой инструментального разума, не отрицая при этом полностью освобождающих сил разума и науки, что особенно заметно в его Разуме и человеческих интересах .Его также можно интерпретировать как критику так называемых «теорий модернизации», основанных на моделях экономического роста (а не развития), поскольку Хабермас трактует экономические системы во многом как препятствия для достижения общественного консенсуса на основе неискаженной коммуникации.

Прогресс и множественность: за пределами множественной современности?

Дальнейшей критике теорий модернизации способствовал подход Шмуэля Эйзенштадта к «множественным современностям», основанный на переинтерпретации тезиса Карла Ясперса об «осевом веке».По иронии судьбы, работы Эйзенштадта 1950-х годов по-прежнему представляют собой «неортодоксальную версию» теорий модернизации, а его самая выдающаяся работа 1960-х годов, его сравнительное исследование мировых империй, проводилось в теоретических рамках теории систем Парсонса. Арнасон отмечает, что это помешало Эйзенштадту извлечь максимальную пользу из разнообразия своего материала, поскольку навязывание «основанного на эволюции общества от простого к сложному» помешало ему завершить свою критику модернизационных описаний (Арнасон, 2015, с.148–149).

Ни одна работа Эйзенштадта не развивает адекватно теоретическую основу его более поздних работ, которые стали известны как «множественные современности» и которые Арнасон описывает как «культурный поворот» в подходе Эйзенштадта к социально-историческим явлениям. Однако его разрыв с парсоновской парадигмой объясняется, по крайней мере, двумя основными факторами: Первый Эйзенштадт все больше убеждался, что государство Израиль представляет собой уникальное проявление современного проекта. Второе , это понимание было дополнительно обогащено реинтерпретацией Эйзенштадтом тезиса Карла Ясперса об «осевом возрасте» и концепции «осевых цивилизаций» (Arnason, 2015, стр. 165–166).

Согласно подходу «множественных современностей», великие евразийские цивилизации первого тысячелетия (700–400 гг.) до н. и актуальны по сей день. Важнейшими элементами являются разграничение «священной» и «светской» сфер и возникновение в ряде случаев первых «мировых религий», возникновение рефлексивности (и философии), первобытного понимания человеческой историчности и признания человеческой деятельности как важнейшего исторического фактора, или, как выразился Вагнер, признание того, что «другой мир возможен» (Вагнер, 2005, с.93; Витрок, 2005, с. 61 сл.). Достоинство этого подхода заключается в том, что он пытается рассматривать современность с плюралистической точки зрения, как историю непрерывных процессов формирования и трансформации того, что Эйзенштадт (2000) называет «культурными программами» — термином, придуманным для замены понятий «цивилизации». » и «общества» (с. 2). Следовательно, он сопротивляется как стремлению теоретизировать современность в одномерной манере (скажем, как обусловленной развитием экономики), так и в какой-то степени тенденции понимать современность через чрезмерно упрощенную концепцию перехода от средневековья к современности. те.

Эйзенштадт понимает современность как «особую цивилизацию с отчетливыми институциональными и культурными характеристиками», как «кристаллизацию» «способов интерпретации мира» или как формирование особого социального воображаемого, как он пишет вслед за Касториадисом (Eisenstadt, 2002, стр. 28).

Подход множественных современностей явно направлен против предположения Фукуямы о якобы безальтернативности устоявшихся социально-экономических и политических институтов капитализма, которое стало популярным под рубрикой «конца истории».Он также был сознательно разработан против конфликтной интерпретации Сэмюэлем П. Хантингтоном западных и незападных цивилизаций (Эйзенштадт, 2002, стр. 27). В этом отношении он в значительной степени оспаривает предположение о том, что социальные изменения могут быть теоретизированы в целом с точки зрения прогресса или эволюции и что этот прогресс представлен специфической прогрессией культурных, социальных, научных, экономических и политических процессов. учреждений западного мира.Однако было также указано, что идея почти «прямой» связи между осевым веком и нашей «настоящей эрой» довольно несостоятельна (Wagner, 2012, с. 156), в то время как сам акцент на «множественных современностях» Подход к рефлексивности, историчности и деятельности можно рассматривать как некритически воспроизводящий господствующие концепции современности (Wagner, 2005, стр. 104).

В ответ на эти проблемы Вагнер предложил в своей книге Современность как опыт и интерпретация (Вагнер, 2008) и в своих последующих работах изучать современность с точки зрения как минимум трех фундаментальных проблем (а именно: эпистемическое , политическое и экономическое ), не отдавая привилегии априорно ни одному из них и, во-вторых, заменяя понятие «прогресс» термином «улучшение с течением времени» (Wagner, 2012, стр. 151). В том же духе он предлагает по возможности избегать перегруженных смыслом терминов «общество» и «цивилизация» и заменять их более подвижным и расплывчатым понятием «коллективного самопонимания» (Вагнер, 2012, с. 158). Предложение Вагнера интересно в том, что касается наших часто вводящих в заблуждение концепций общества, цивилизации и прогресса, но требуется много концептуальной работы, прежде чем мы сможем удовлетвориться способами, которыми те самые тупики, которые возникают в результате современного и современного понимания коллективность, субъективность и идентичность могут быть преодолены.На самом деле, понятие «улучшения с течением времени» имеет то достоинство, что оно сохраняет «слабый» идеал прогресса, пытаясь порвать с приверженностью идее имманентного развития и энтелехии в том смысле, который обсуждался выше. То же самое относится и к попытке Вагнера заменить понятие «физический человек» на более традиционное понятие «субъект», хотя следует отметить, что предлагаемый термин не более осязаем и не менее метафизичен, чем альтернативы, в то время как он предполагает большую основу для таких ключевых понятий, как тело, личность, бытие и т. д.прежде чем мы могли бы использовать его удовлетворительным образом.

Однако бесспорным достоинством вышеупомянутого предложения Вагнера является то, что оно тематизирует проблемы, порожденные связью концепций модерна с идеей прогресса, дает нам альтернативные пути теоретизирования модерна и тем самым показывает возможную неизбежность вопроса прогресс . Связь между модерном и прогрессом, безусловно, становится менее заметной в дискурсах, которые экстраполируют радикальный разрыв между модерном и постмодерном, как, например, в работе Лиотара «Состояние постмодерна» , которая опирается и расширяет «более ранний тезис о постиндустриальном обществе» и подчеркивает « влияние новых информационных и коммуникационных технологий» (Вагнер, 2015, с.107), или с дискурсами, которые пытаются полностью деконструировать западную метафизику и, следовательно, современную озабоченность прогрессом. Однако по своему происхождению деконструктивистские дискурсы часто не могут сопротивляться искушению преувеличить аспект упадка , как, например, в предположении Ницше о том, что контртворческие формы власти были составной частью европейской цивилизации девятнадцатого века, или в заявлении Хайдеггера о том, что технология формирует предельный горизонт западной метафизики, исключающий альтернативные проявления общего и индивидуального бытия.

По крайней мере, с 2008 г. произведения Вагнера все больше проникают в острый вопрос прогресса, и его последняя опубликованная книга по этому вопросу (2016 г.) является таким ответом, попыткой заселить пространство, открывшееся между крайней верой в прогресс восемнадцатого и девятнадцатого века и разочарование в прогрессе, которое характеризует большую часть двадцатого века и настоящего. Вагнер признает различные измерения прогресса и разнообразие исторических интерпретаций этого понятия, а также то, что — вслед за Гадамером — мы могли бы назвать «проблемой применения», т.е.то есть тот факт, что между интерпретацией и воплощением «концепции на практике» всегда существует динамика (Wagner, 2016, стр. 10). Действительно, чтобы отдать должное этому сложному созвездию значений, практик, институтов, социальных и политических образований и отдельных лиц, он исследует свой материал в соответствии с тремя упомянутыми выше проблемами (Wagner, 2016, p. 13–14). .

Вагнер утверждает, что за концепциями, образами, практиками и институциональными достижениями в отношении прогресса в областях науки/знания и экономики действует общий «механизм», где воображаемое значение «мастерства», по-видимому, сопутствует значению прогресса. Вагнер, 2016, с.38). В этом отношении на реконструктивный проект Вагнера оказал сильное влияние известный тезис Касториадиса о том, что современность основывается на двух — часто противоречащих друг другу, но также и взаимосвязанных — основных воображаемых значениях , а именно. неограниченное распространение «рационального господства» и политической «автономии» (Касториадис, 1997, с. 37).

В моем понимании творчества Вагнера это влияние интерпретации автономии Касториадисом объясняет особый акцент, сделанный на политической problématique , и его понимание того, что «одной ключевой заботой нашего времени должен быть политический прогресс» в смысле «радикальная приверженность демократической деятельности» (Вагнер, 2016, с.21). Вагнер формулирует это понимание другими способами, например, с точки зрения необходимости признать и активно возродить то, что он называет «исторической темпоральностью». Темпоральность здесь означает признание всегда динамичного и ненадежного социально-исторического или состояния дел, характеризующегося напряжением между «абстрактными и «презенталистскими» концепциями индивидуума и коллектива» и различными реальными переживаниями « господство и несправедливость» (Вагнер, 2016, с. 128).

Здесь Вагнер снова использует опыт различных «протестных» социальных движений, возникших в 1960-х годах, и подчеркивает необходимость пересмотра социальных и политических форм прогресса, избегая крайностей того, что он называет «гибристическими проектами радикальной трансформации». не отвергая, тем не менее, любое зерно истины, которым они могли бы обладать (Wagner, 2016, стр. 103, 150–152). В самом деле, если «критика и протест» подпитывают поиск «нормативно превосходящих решений», то Вагнер прав, придавая большое значение роли протестных движений, таких как антиколониальное движение, феминистское движение и движение против апартеида в Южной Африке в переосмыслении понятия прогресса и растворении организованной современности (Вагнер, 2016, с.108–115).

Короче говоря, Вагнер определяет основной «механизм» прогресса с середины восемнадцатого века до последней половины двадцатого века как господство и сопротивление господству, и он настаивает на том, чтобы понятие прогресса не было полностью отвергнуто, а что его скорее следует заменить относительной концепцией прогресса путем переработки идеи Просвещения о коллективной и личной автономии (Wagner, 2016, стр. 152).

Некоторые заключительные замечания

«В наш век нет недостатка в заявлениях историков и других интеллектуалов о том, что идея прогресса «умерла вместе с Гербертом Спенсером», «кончилась с девятнадцатым веком» и была «навсегда изгнана Первой мировой войной»… Но правда лежит в другом месте», — пишет Нисбет в 1980 году и продолжает утверждать, что, несмотря на обилие и разнообразие вызовов идее прогресса в двадцатом веке, «догма прогресса не на пороге смерти» (Nisbet, 1994, п.297). Спустя почти 30 лет, несмотря на распространение подобных вызовов по всему миру в настоящее время, прогресс и упадок вряд ли исчезнут из воображаемого современной философии и науки, как это попыталось показать это краткое эссе.

Поскольку я прежде всего был заинтересован в том, чтобы показать, каким образом тема прогресса сформировала социальную теорию и особенно теории социальных изменений, я лишь косвенно — и мимоходом — обратился к нормативному аспекту отношений между различными проектами, которые могли быть реализованы. характеризуется в некотором роде как «современный» и прогресс.Однако очевидно, что большая часть дискуссий о неизбежности вопроса о прогрессе указывает именно на необходимость дальнейшего уточнения этого измерения. Следует признать, что это достаточно сложный вопрос, требующий тщательного обсуждения многих современных течений мысли, но при этом затрагивающий важные гносеологические и философские вопросы, которым следует посвятить отдельное исследование. В этом отношении вагнеровский подход весьма перспективен, поскольку он непосредственно фокусируется на теме прогресса и показывает с еще одной точки зрения необходимость переосмысления «проекта» Просвещения.Нисбету было ясно, а сегодня, возможно, еще яснее, что наивная, безоговорочная вера в прогресс несостоятельна. В то же время нам необходимо принять во внимание прозрение Вагнера о том, что полный отказ от понятия прогресса может оказаться опасным для социального и политического будущего мира, или заявление Нисбета о том, что «в своем старейшем и самом широком смысле» идея прогресса «чаще ассоциировалось с добром, чем со злом» (Нисбет, 1994, с. 318).

Независимо от того, понимаем ли мы, что истоки прогресса лежат в греко-римской древности (Нисбет, 1994, с.11), или если рассматривать его как уникально современный образ, очень трудно полностью отделить множественные формы современности от прогресса. Действительно, прогресс ставит перед нами новые вызовы как на уровне теории, так и в различных других измерениях социального мира (миров), вызовы, на которые мы должны ответить. Различные критические анализы разума и общественного развития во всем мире явно подорвали веру в универсальность разума, сделав любые попытки переосмысления основных принципов Просвещения и разума ненадежными и необходимыми.

Вклад авторов

Автор подтверждает, что является единственным автором данной работы и одобрил ее публикацию.

Заявление о конфликте интересов

Автор заявляет, что исследование проводилось при отсутствии каких-либо коммерческих или финансовых отношений, которые могли бы быть истолкованы как потенциальный конфликт интересов.

Сноски

Каталожные номера

Адорно Т. и Хоркхаймер М. (1986). Диалектика Просвещения , 2-е изд.Лондон, Нью-Йорк: Оборотная сторона.

Академия Google

Александр, Дж. К. (1978). Формальный и содержательный волюнтаризм в творчестве Талкотта Парсонса: теоретическая и идеологическая переинтерпретация. утра. соц. Ред. 43, 177–198. дои: 10.2307/2094698

Полнотекстовая перекрестная ссылка | Академия Google

Александр, Дж. К. (1990). «Между прогрессом и апокалипсисом: социальная теория и мечта разума в двадцатом веке», в «Переосмысление прогресса: движения, силы и идеи в конце 20-го века ^-го -го века », изд.А. Джеффри и П. Штомпка (Бостон: Анвин Хайман), 15–38.

Академия Google

Арендт, Х. (1973). Истоки тоталитаризма . Сан-Диего, Нью-Йорк, Лондон: Harcourt Brace.

Академия Google

Арнасон, Дж. П. (2014). «Воображаемые значения», в Корнелиус Касториадис: Ключевые концепции , изд. С. Адамс (Лондон, Нью-Йорк: Bloomsbury), 23–42.

Академия Google

Арнасон, Дж. П. (2015). Элиас и Эйзенштадт: многозначность цивилизации. Соц. Воображаемые 1, 146–176. дои: 10.5840/si20151221

Полнотекстовая перекрестная ссылка | Академия Google

Бэр, П. (2002). Основатели, Классики, Каноны . Нью-Брансуик, Лондон: Transaction Publishers.

Академия Google

Балибар, Э. (1995). в Философия Маркса , пер. К. Тернер (Лондон, Нью-Йорк: Verso).

Академия Google

Бетц, Х.-Г. (1991). Постмодернистская политика в Германии: политика обиды .Лондон: Макмиллан.

Академия Google

Бетц, Х.-Г. (1994). Праворадикальный популизм в Западной Европе . Лондон: Макмиллан.

Академия Google

Бургер П. и Лукманн Т. (1971). Социальное конструирование реальности: трактат по социологии знания . Лондон: Книги пингвинов.

Академия Google

Касториадис, К. (1987). в Воображаемый институт общества , пер. К. Блейми (Кембридж, Массачусетс: MIT Press).

Академия Google

Касториадис, К. (1997). «Отступление от автономии», в Корнелиус Касториадис: Мир во фрагментах , изд. Д. А. Кертис (Стэнфорд, Калифорния: издательство Стэнфордского университета), 32–43.

Академия Google

Касториадис, К., и Рикёр, П. (2016). в Dialogue sur l’ histoire et l’ imaginaire social , изд. Ж. Мишель (Париж: EHESS).

Академия Google

Клугер, Дж. (2014). «Энсемблистико-тождественная логика (энсеидическая логика)», в Корнелиус Касториадис: Ключевые концепции , изд.С. Адамс (Лондон, Нью-Йорк: Bloomsbury), 107–116.

Академия Google

Дэнси, Дж., и Соса, Э. (2000). Спутник эпистемологии . Оксфорд: Блэквелл.

Академия Google

Эйзенштадт, С. Н. (2000). Множественные СОВРЕМЕННОСТИ. Дедал 229, 1–29.

Академия Google

Эйзенштадт, С. Н. (2002). «Некоторые наблюдения о множественных современностях», в Размышления о множественных современностях: европейские, китайские и другие интерпретации , под редакцией Д.Саксенмайер, Дж. Ридель и С. Н. Эйзенштадт (Лейден: Брилл).

Академия Google

Элиас, Н. (1996). in Немцы: борьба за власть и развитие габитуса в девятнадцатом и двадцатом веках , пер. Э. Даннинг и С. Меннелл (Нью-Йорк: издательство Колумбийского университета).

Академия Google

Элиас, Н. (2000). in Процесс цивилизации: социогенетические и психогенетические исследования , Revised Edn, пер. Э. Джефкотт, Э.Даннинг и С. Меннелл (Оксфорд: Блэквелл).

Академия Google

Фейерабенд, П. (1987). Прощай разум . Лондон, Нью-Йорк: Оборотная сторона.

Академия Google

Фукуяма, Ф. (1992). Конец истории и последний человек . Нью-Йорк: Свободная пресса.

Академия Google

Гадамер, Х.-Г. (1989). в Истина и метод , 2-е изд., пер. Дж. Вайншаймер и Д.Г. Маршалл (Лондон: Sheed and Ward).

Академия Google

Гидденс, А.(1991). Последствия современности . Кембридж: Политическая пресса.

Академия Google

Гидденс, А. (1992). «Введение., Макс Вебер», в Протестантская этика и дух капитализма , изд. Т. Парсонс (Лондон, Нью-Йорк: Routledge), vii – xxiv.

Академия Google

Гош, П. (2014). Макс Вебер и «протестантская этика»: истории-близнецы . Оксфорд: Издательство Оксфордского университета.

Академия Google

Хабермас, Дж.(1987). в Теория коммуникативного действия , Vol. 2, изд. Т. Маккарти (Бостон: Beacon Press).

Академия Google

Хабермас, Дж. (1990). в Философский дискурс современности , изд. Ф. Лаэренс (Кембридж: Polity Press).

Академия Google

Ганс, Дж., и Кнёбл, В. (2009). в Социальная теория: двадцать вводных лекций , изд. А. Скиннер (Кембридж: Издательство Кембриджского университета).

Академия Google

Хайдеггер, М.(1993). «Вопрос о технологии», в Martin Heidegger: Basic Writings , изд. Д. Ф. Крелл (Лондон: Routledge), 307–341.

Академия Google

Хоннет, А. (2009). в патологии разума , пер. Дж. Инграм и др. (Нью-Йорк: издательство Колумбийского университета).

Академия Google

Ингельхарт, РФ (1977). Тихая революция: изменение ценностей и политических стилей западной общественности . Принстон, Нью-Джерси: Издательство Принстонского университета.

Академия Google

Хоас, Х. (1991). «Неудачный союз герменевтики и функционализма», в Коммуникативное действие: Очерки теории Юргена Хабермаса , пер. А. Хоннет и Х. Джоас (Кембридж, Массачусетс: The MIT Press), 97–118.

Академия Google

Козеллек, Р. (2004). в Futures Past: о семантике исторического времени , изд. Т. Кейт (Нью-Йорк: издательство Колумбийского университета).

Академия Google

Лёвит, К.(1949). Значение в истории . Чикаго, Лондон: Издательство Чикагского университета.

Академия Google

Лёвит, К. (1993). в Макс Вебер и Карл Маркс , изд. Б. С. Тернер (Лондон, Нью-Йорк: Routledge).

Академия Google

Лукакс, Г. (1972). в История и классовое сознание: исследования марксистской диалектики , пер. Р. Ливингстон (Кембридж, Массачусетс: MIT Press).

Академия Google

Луманн, Н. (1995).в Социальные системы , пер. Дж. Беднарц-младший и Д. Беккер (Стэнфорд, Калифорния: издательство Стэнфордского университета).

Академия Google

Лиотар, Дж. Ф. (1984). в Состояние постмодерна: отчет о знаниях , пер. Г. Беннингтон и Б. Массуми (Манчестер: издательство Манчестерского университета).

Академия Google

Мюллер, Х.-П. (1994). Социальная дифференциация и органическая солидарность: «разделение труда». Sociol Forum (Рэндольф, штат Нью-Джерси) 9, 73–86.дои: 10.1007/BF01507706

Полнотекстовая перекрестная ссылка | Академия Google

Нэнси, Ж.-Л. (1991). в Неработающее сообщество , изд. П. Коннор; транс. П. Коннор, Л. Гарбус, М. Холланд и С. Сони (Миннеаполис, Оксфорд: University of Minnesota Press).

Академия Google

Нехамас, А. (1996). «Ницше, современность, эстетизм», в The Cambridge Companion to Nietzsche , редакторы Б. Магнус и К.М. Хиггинс (Кембридж: издательство Кембриджского университета), 223–251.

Академия Google

Нисбет, Р. А. (1965). «Эмиль Дюркгейм», в Эмиль Дюркгейм , изд. Р. А. Нисбет (Нью-Джерси: Прентис-Холл), 9–102.

Академия Google

Нисбет, Р. (1969). Социальные изменения и история: аспекты западной теории развития . Оксфорд: Издательство Оксфордского университета.

Академия Google

Нисбет, Р. (1994). История идеи прогресса . Нью-Брансуик, Лондон: Transaction Publishers.

Академия Google

Парсонс, Т. (1949). Структура социального действия . Нью-Йорк, Лондон: Свободная пресса.

Академия Google

Парсонс, Т. (1966). Общества: эволюционная и сравнительная перспективы . Нью-Джерси: Прентис-Холл.

Академия Google

Парсонс, Т. (1991). Социальная система . Лондон: Рутледж.

Академия Google

Рикёр, П. (1986). Лекции по идеологии и утопии .Нью-Йорк: Издательство Колумбийского университета.

Академия Google

Роуз, Г. (1981). Гегель против социологии . Лондон: Атлон Пресс.

Академия Google

Шутц, А. (1966). в Феноменология социального мира , пер. Г. Уолш и Д. Ленерт (Эванстон: издательство Северо-Западного университета).

Академия Google

Смит, Д. (2001). Норберт Элиас и современная социальная теория . Лондон: SAGE.

Академия Google

Тейлор, К.(2007). Светский век . Кембридж, Массачусетс: Издательство Гарвардского университета.

Академия Google

Ван Крикен, Р. (1998). Норберт Элиас . Лондон: Рутледж.

Академия Google

Вагнер, П. (2005). «Вопросы Паломар. гипотеза осевого возраста, европейская современность и историческая случайность», в Axial Civilizations and World History , eds JP Arnason, S. Eisenstadt and B. Wittrock (Leiden, Boston: Brill), 87–106.

Академия Google

Вагнер, П.(2008). Современность как опыт и интерпретация . Кембридж: Политическая пресса.

Академия Google

Вагнер, П. (2012). Современность: понимание настоящего . Кембридж: Политическая пресса.

Академия Google

Вагнер, П. (2016). Прогресс: реконструкция , Kindle Edn. Кембридж: Политика.

Академия Google

Валлерстайн, И. (1987). «Анализ мировых систем», в Social Theory Today , под редакцией А.Гидденс и Дж. Тернер (Стэнфорд, Калифорния: издательство Стэнфордского университета), 309–324.

Академия Google

Валлерстайн, И. (1991). «Маркс и история: плодотворные и бесплодные акценты», в «Раса, нация, класс: неоднозначная идентичность », под редакцией Э. Балибар и И. Валлерстайн (Лондон, Нью-Йорк: Verso), 125–134.

Академия Google

Вебер, М. (1992). в Протестантская этика и дух капитализма , изд. Т. Парсонс (Лондон, Нью-Йорк: Routledge).

Академия Google

Верник, А. (2001). Огюст Конт и религия человечества: посттеистическая программа французской социальной теории . Кембридж: Издательство Кембриджского университета.

Академия Google

Виттрок, Б. (2005). «Значение осевого века», в Axial Civilizations and World History , eds JP Arnason, S. Eisenstadt and B. Wittrock (Leiden, Boston: Brill), 51–86.

Академия Google

Монография История модернизации | USP

Заявка на прием повидоновых методов
Дата публикации: 26 августа 2011 г.
Дата закрытия: 17 октября 2011 г.

Одновременно с призывом USP к кандидатам в группу экспертов по повидонам, USP предлагает производителям представить методы, относящиеся к повидонам.USP может также провести публичное собрание с открытым микрофоном для обсуждения этих методов. Все методы и обсуждения будут предоставлены экспертной группе Povidones для рассмотрения. Ожидается, что экспертная комиссия будет сформирована до 10 октября 2011 года.

FDA выпустило руководящий документ под названием «Фармацевтические компоненты, подверженные риску загрязнения меламином» 6 августа 2009 г. Стремясь информировать как FDA, так и заинтересованные стороны о деятельности USP в этом вопросе, USP открыла веб-страницу «Горячие темы», посвященную фармацевтике. Компоненты, подверженные риску загрязнения меламином.Фармакопея США предложила сотрудничать с FDA и заинтересованными сторонами отрасли в разработке соответствующих аналитических методов для решения проблем, связанных с экономически мотивированной фальсификацией.>

Чтобы принять участие в этом сотрудничестве, отправьте предлагаемые методы применения повидона Кевину Муру, доктору философии. на [email protected].

Для получения дополнительной информации свяжитесь с Кевином Муром, доктором философии, старшим научным сотрудником по вспомогательным веществам по адресу [email protected] или по телефону 301-816-8369.

Объявление о приеме кандидатов: Группа экспертов Фармакопеи США по повидонам
Дата публикации: 26 августа 2011 г.
Дата закрытия: 17 октября 2011 г.

USP приглашает квалифицированных кандидатов подать заявку на участие в качестве научных экспертов в экспертной группе Povidones.Текущий метод анализа азота Povidones (<461> Определение азота (по методу Кьельдаля)) неспецифичен. FDA предпочитает более конкретный метод анализа из-за опасений по поводу экономически мотивированных примесей (например, меламина). USP также инициирует отдельный запрос методов, чтобы получить все методы от отрасли и, возможно, провести публичное собрание с открытым микрофоном для обсуждения методов.